Вранова погоня - Татьяна Корсакова Страница 12

– Я взял на себя смелость осмотреть ее квартиру. Как вы, наверное, понимаете, ничего ценного там не осталось. Она продала даже свои работы. Причем продала за бесценок. Вы знаете, что у коллекционеров ее картины в большой цене? Несколько есть даже у моего клиента.

Никита ничего не знал про ценность. Он знал другое: у него тоже есть одна из картин Эльзы. Картина-перевертыш, странная, мрачная и этой своей мрачностью особенно притягательная. Старый дом на берегу озера. Каменные стены, поросшие мхом, окна-бойницы, остроконечная крыша и высокая башня особняком. Но стоит только перевернуть картину – и вот уже отражение становится реальностью. Дом уже не приземистый и старый, а нарядный и воздушный, распахнувший двери в ожидании гостей. И башня уже не мрачная, а словно сотканная из черного кружева. Никита все никак не мог решить, какой из этих домов ему нравится больше, поэтому перевешивал картину то так, то этак в зависимости от настроения, а потом снял, упаковал, задвинул в самый дальний угол кладовки. С глаз долой – из сердца вон!

– Она продала все, что можно было продать. – Никопольский в задумчивости почесал кончик носа. – С квартирой там тоже не все чисто. Я наводил справки, родственники собирают документы о признании Эльзы недееспособной.

– Родственники… – Никита заскрежетал зубами. – Знаем мы этих родственников.

– Мы тоже знаем. Поэтому я взял на себя смелость представлять интересы Эльзы в суде. Но думаю, до суда дело не дойдет. Мне лишь нужно ее разрешение на ведение дел и, разумеется, подпись. А для этого, как вы понимаете, необходимо, чтобы она не только осознавала свои действия, но и выглядела в достаточной степени… – Никопольский хмыкнул, – в достаточной степени вменяемой.

– Вменяемой для чего? – спросил Никита, отодвигая от себя недопитый кофе.

– Вменяемой для жизни. И для одного увлекательного путешествия. – Никопольский пожал плечами.

* * *

Жить в кошмарах было тяжело, но Эльза привыкла. Не сразу, далеко не сразу – постепенно! Человек такое существо, которое может привыкнуть к чему угодно, дай только срок. Сложнее было с болью, которая обрушивалась на Эльзу, когда кончалось действие таблеток, пока не оставалось сил даже на крик. Умереть бы, сдохнуть раз и навсегда, а не так вот… понарошку. Но умереть у Эльзы никак не получалось. Она ведь попробовала открыть и эту дверь…

Лучше бы таблетки, таблетки могли подарить смерть легкую и почти безболезненную, но таблетки закончились, и денег, чтобы раздобыть новые, у Эльзы тоже не было. Оставалось лезвие и горячая ванна.

Исходящая паром вода окрашивалась сначала бледно-розовым, потом ярко-алым. А когда алый перешел в бордо, вода замерзла, покрылась тонкой коркой льда и кто-то невидимый, но оттого не менее реальный с силой дернул Эльзу за волосы, выволок из ванны, швырнул на ледяную плитку пола. Так она и лежала, в лужицах замерзающей воды, в мокрой пижаме, наблюдая, как собственное дыхание превращается в облачка пара, рассматривая свое отражение в замерзшей воде. Отражение было страшное, почти такое же страшное, как и вся Эльзина жизнь. Ввалившиеся глаза, в сосульки слипшиеся, смерзшиеся волосы, потрескавшиеся, запекшиеся губы…

К лицу сунулась кошка, лизнула в щеку шершавым языком, не то замяукала, не то зарычала низким, утробным голосом. Она всегда вела себя так, когда на Эльзу накатывала тьма. Кошка чуяла это. Так же, как и сама Эльза. А больше никто. Не чуяли, не верили. Потому что нет никакой веры сумасшедшей наркоманке.

А раны от лезвия затянулись. Сначала покрылись кровавой ледяной коркой, а потом превратились в черные струпья. Когда холод ушел и вода снова стала горячей, струпья отвалились, оставляя после себя тонкие белесые полоски. Из ванной комнаты Эльза выползла на четвереньках, сил хватило лишь на то, чтобы открыть дверь кошке. В доме давно не осталось еды, но на чердаке жили мыши. Эльза слышала, как они шуршат над головой и в стенах. Кошка не пропадет, она умная и ловкая. Куда умнее и ловчее своей непутевой подружки.

Наверное, она так и не закрыла дверь, потому что в квартиру и Эльзину муторную жизнь тяжелой поступью вошла Януся. Прогнать бы, да откуда взять сил?

– Снова накидалась? – спросила Януся, присаживаясь перед Эльзой на корточки. От нее пахло сдобой и больницей. А еще злостью. Януся только казалась доброй, но аура ее полыхала багряными сполохами, в нескольких местах она была черной, словно прожженной сигаретами.

Отвечать Эльза не стала, отвернулась к стене, а Януся уже ухватила ее запястье, сдавила с силой, до боли.

– Это что такое? – прошипела и отвесила подзатыльник. – Это ты что такое удумала, убогая?! Соскочить решила? Так не выйдет! Мы с тобой еще не решили, не договорились. Рано тебе подыхать, нам еще к нотариусу нужно.

– Мне не нужно.

– Не нужно ей! – Януся снова замахнулась, но не ударила. Может, побоялась зашибить насмерть. А Эльзе было все равно. Пусть бы и зашибла. – А у меня Олежка подрастает. Детенку скоро восемнадцатый годок, на девок уже заглядывается. А куда он девок этих водить станет? В мамки с папкой квартирку? Нет, выкуси! – Януся сложила толстые пальцы в кукиш. – Девок он пусть сюда водит, в свою квартиру.

– Мою… – прохрипела Эльза. Или это упрямство прохрипело вместо нее.

– Твою, – хмыкнула Януся. – Было ваше, стало наше! Ты ж ненормальная! Ты сумасшедшая наркоша. Тебя лечить нужно!

Не нужно. Янусе нужно, чтобы Эльза была тихой и обдолбанной. А еще, чтобы продолжала писать картины. Картины интересовали ее, пожалуй, даже сильнее, чем квартира. Потому что картины можно продать. Удивительное дело, у Эльзы продавать не получалось – только дарить. А Януся знала какую-то тайну, Януся могла продать зимой снег, не то что какие-то там картины.

– Я тебе пожрать принесла, убогая! – Януся зашуршала пакетами, принялась выкладывать прямо на пол перед Эльзой буханку хлеба, пакет молока и – невиданная щедрость! – кусок вареной колбасы.

Вот только не это Эльза от нее ждала, совсем не это. Януся приносила таблетки, те самые, которые были способны выдернуть Эльзу из одного кошмара и поместить в другой, но уже куда менее страшный и менее реальный. В том кошмаре можно было затаиться и спрятаться от всех. Там было почти хорошо, почти спокойно. Только все равно больно.

– Чего зыркаешь? – Януся пнула ногой батон. – Колеса ждешь? Сначала пожри, а потом будут тебе колеса. Намалевала хоть что-нибудь или провалялась падлой?

Провалялась. Даже умереть попыталась, но вот… не получилось.

– Жри! – прикрикнула Януся и сунула в руку Эльзе батон.

Батон был черствый и цвилый, от него пахло плесенью и больницей. Януся тащила из больницы все, что получалось: и колеса, и просроченную еду. Януся умела не только продавать, но и воровать. Или, как она говорила, пользоваться служебным положением. Эльза забыла, какое у нее там служебное положение. То ли просто медсестра, то ли старшая медсестра. Не важно, главное, что оно позволяет ей добывать таблетки.

– Жри, я сказала!