Загадочные исчезновения - Амброз Бирс Страница 13

– А ну, поживее, старая черепаха! А хозяин… он лежит рядышком с китаезой! Есть желание взглянуть?.. Понятно, преступники всегда возвращаются на место преступления; я ждал тебя… Ну, двигай давай!

Заслышав знакомый возглас, Фадди-Дадди, эта упрямая черепаха, застыла на месте. Еще не угасло эхо, раскатившееся по ущелью, как волы одновременно, словно по команде, подогнули все восемь своих ног и улеглись прямо в дорожную пыль. Напрасно возница охаживал их шестом по дубленой коже – они были недвижимы. Маленький человечек соскочил с повозки и, не обращая внимания на то, иду ли я следом, двинулся по тропинке. Я пошел за ним.

Четыре года назад я здесь был. И примерно в то же время суток. Время года тоже совпадало. Как и прежде, громко верещали сойки и угрюмо шумели деревья. Во всем этом мне вдруг увиделась аналогия с манерой Джо Данфера – мрачного бахвала и болтуна, чей литературный дар с характерной для автора сдержанностью манер, сочетанием грубости и нежности проявился в единственном его опусе – эпитафии.

Казалось, здесь совершенно ничего не поменялось. Ну, разве что коровья тропинка посильнее заросла сорняками. Но когда мы вышли на вырубку, я понял, что изменилось многое. Среди пней и упавших деревьев теперь было почти не различить тех, что валили по китайской методе, и тех, что рубили по-американски. Варварство Старого Света и просвещенность Нового примирились – как и положено цивилизациям – через распад, прах и тлен. Могильный холмик остался прежним, но весь зарос ежевикой – она вытеснила иных, более слабых собратьев; сгинули и аристократы-цветы, уступив место собратьям плебеям-дикоросам. Но так заложено природой.

Рядом с первой появилась еще одна могила – был большой и неровный холм. Первая будто съежилась от такого соседства. В тени нового надгробия старое терялось, а примечательная эпитафия, укрытая опавшими листьями и мхами, была почти не видна. Что же до литературных достоинств, то новая надпись уступала старой. Более того, шокировала своей краткостью и грубостью:

Джо Данфер. Перекинулся.

Я равнодушно отвернулся от новой могилы и смахнул листья с могильной плиты мертвого язычника, чтобы явить свету насмешливые слова, которые после долгого небрежения обрели, как мне показалось, новый смысл и даже некоторый пафос. Похоже, что и мой проводник, прочитав их, сделался как-то серьезней. По крайней мере, я увидел, что его эксцентричные манеры таят в себе нечто мужественное, достойное. Но длилось это недолго: его лицо приняло прежнее выражение, в котором мешалось что-то нечеловеческое и в то же время мучительно знакомое. Причиной были глаза – большие, отталкивающие и привлекательные одновременно. – Скажи-ка, приятель, – произнес я, указывая на меньшую могилу, – Данфер действительно убил китайца?

Он прислонился к дереву и устремил взгляд в пространство – то ли на голубевшую вдалеке вершину, то ли куда-то в небо. Не переводя взгляда и не меняя позы, ответил:

– Нет, сэр. Он лишил его жизни справедливо.

– Тогда он действительно его убил.

– Убил? Должен сказать, он это сделал. Но это всем известно. Разве он не признался в этом, стоя перед судом? И разве присяжные не вынесли вердикт: «Причиной смерти стали христианские чувства, живущие в груди белого человека»? А разве не по этой причине церковь отлучила Виски? Но разве не свободный народ избрал его после этого мировым судьей? А после этого и вовсе признал его проповедником? Уж тогда и не знаю, где вы были…

– Это не отменяет того, что он убил. Убил за то, что китаец не научился – или не захотел научиться – валить деревья так, как это делают белые люди? – Конечно! Раз это зафиксировано в приговоре. То, что известно мне, с юридической точки зрения ничего не значит. Я не устраивал похорон, и в суд меня не вызывали. Но Виски-Джо ревновал ко мне, – произнеся это, маленький негодяй надулся от собственной важности и даже сделал вид, что поправляет воображаемый галстук, глядя себе на ладонь, которую выставил на манер зеркала.

– Ревновал к тебе? – с издевкой переспросил я.

– Я же сказал. А почему нет? Я что, плохо выгляжу? – С этими словами он вновь взялся манерно разглаживать складки своего изрядно поношенного жилета. Затем елейным тоном совсем тихо произнес: – Виски в самом деле был помешан на этом китаезе. Только я один и знал, как он его обожал. Он глаз с него не спускал, образина чертова. Однажды он приперся сюда совершенно неожиданно. А мы отдыхали. А Вэй спал, а я, придерживая его руку за рукав, пытался вытащить оттуда ядовитого паука. Он в рукав к китаезе забрался. Так Виски-Джо сразу схватился за топор и взялся им размахивать. Я-то увернулся, хотя меня в тот момент и укусил паучище… А Вэй, понятное дело, нет. Джо снова прицелился и тут увидел, что в мой палец впился паук, и понял, что свалял дурака. Отбросив топор, он упал на колени перед китаезой, а тот глубоко вздохнул и, протянув руки, обхватил и крепко прижал уродскую башку Виски к своей груди. Он держал ее до конца, пока не выдохнул последний раз. Это произошло быстро – дрожь пробежала по его телу, раздался слабый стон, и он испустил дух.

По ходу повествования рассказчик преображался. Когда он описывал ту сцену, присущее его физиономии комическое, точнее, сардоническое выражение исчезло без следа, да и я сам с трудом сохранял спокойствие. Он был, оказывается, прирожденным актером и так захватил меня, что сочувствие к dramatis personae теперь переключилось полностью на него. Помимо собственной воли, я даже шагнул вперед, чтобы взять его за руку, когда внезапно широкая улыбка осветила его лицо, и он продолжил, но уже с усмешкой:

– Надо было видеть Виски-Джо в этот момент! Он точно рассудком двинулся! Всю свою одежду – а тогда он одевался так, что глаза слепило! – испортил напрочь. Волосы всклочены, а лицо – я его видел! – стало белым, что твоя бумага! Он взглянул на меня и сразу отвернулся, будто меня и нет. И здесь – в руке моей вовсю стреляло – паучий яд добрался до головы, и я вырубился вчистую, потерял сознание! Потому и на дознании меня не было.

– А потом почему ты смолчал? – спросил я.

– Да вот такой я, – ответил он и больше на эту тему не распространялся. – После этого Виски-Джо стал пить пуще прежнего и еще сильнее невзлюбил китайцев. Не думаю, однако, что был рад тому, как получилось с А Вэй. При мне он нос, конечно, не задирал, но с такими, как вы – важными персонами, – держался по-другому. Он поставил этот камень и надпись тоже сам придумал и выдолбил. По ней видно, в каком он был настроении. Это дело заняло у него три недели. С перерывами на пьянку, понятно. Я свои слова на его камне за день выдолбил.

– А когда Джо умер? – спросил я рассеяно.

Но от ответа у меня перехватило дыхание:

– Так, считай, сразу и помер, как я посмотрел на него через эту дырку. Вы как раз и сыпанули ему что-то в стакан с виски! Это было круто! Ну, настоящий Борджиа!

Чудовищность и абсурдность обвинения так меня потрясла, что я едва не придушил мерзавца. Но через мгновение, оправившись, я кое-что понял и спросил его уже совершенно спокойно:

– А когда ты сошел с ума?