Тайна распятия - Сергей Владич Страница 13

— Так вот, — продолжил Валентин, — в 1862 году, сорок лет спустя после первого издания русского Нового Завета, было выпущено в свет его второе издание, несколько улучшенное, на более современном русском языке. Одновременно решено было заново тщательно подготовить перевод всех книг и Ветхого Завета. Для этого был избран специальный комитет при Петербургской духовной академии, который сделал попытку как можно более полно охватить все имеющиеся первоисточники. И наконец в 1876 году впервые вышла из печати полная русская Библия. Этот перевод Священного Писания получил название «синодального», так как он был издан под руководством синода. Произошло это почти три века спустя после появления первоначальной церковнославянской Библии.

Закончил свой рассказ Валентин Флоровский так:

— Как свидетельствуют некоторые источники, еще Августин Блаженный писал, что «сам бы не верил в Евангелия, если б делать этого не велел авторитет Церкви». Ему также приписывают следующее признание: «Если я в Библии встречаю ошибки, то я думаю, что это ошибки не сказавшего их Господа Бога, а ошибки переписчиков или переводчиков. Если я убеждаюсь, что здесь нет ошибок переписчика или переводчика, то я думаю, что это я сам чего-то здесь недопонимаю. А если я убеждаюсь, что здесь дело не в моем недопонимании, что ошибка очевидна, противоречие в самой Библии налицо, то я думаю, что правильное понимание библейских ошибок мне откроет сам Господь Бог на том свете, если я после смерти попаду в рай. На этом и успокаиваюсь». Давай же и мы успокоимся на том, что истина все равно пробьет себе дорогу, ее не остановить, а ошибки для того и существуют, чтобы их исправлять и больше к ним не возвращаться.

* * *

«Все, на сегодня хватит», — решил про себя Сергей Михайлович, взъерошил курчавые волосы и стал собираться домой. Было еще не поздно, а от института, который располагался на Трехсвятительской улице, до их с Анной квартиры на перекрестке Андреевского спуска и Боричева тока пройтись было недалеко и, учитывая нынешнюю погоду, одно удовольствие.

Был конец сентября. Деревья в большинстве своем еще хранили с трудом отвоеванную у жаркого лета зелень, хотя кое-где, особенно на каштанах, листва уже подернулась золотистыми оттенками осени. Киевские парки начали покрываться первыми опавшими листьями, но дворники их пока не трогали, давая возможность детворе нашуршаться вдоволь. Сергей Михайлович специально выбрал длинный кружный путь домой — через парк на Владимирской горке, где легко дышалось свежим днепровским воздухом, напоенным ароматом влажной осенней земли.

В таком лирическом настроении он прошел через Михайловскую площадь, по улице Десятинной, спустился вниз по Андреевскому спуску и прямо в дверях своего парадного столкнулся с почтовым посыльным, который работал тут уже лет десять и хорошо знал профессора Трубецкого. Сергею Михайловичу время от времени приходили всякие странные пакеты, и волей-неволей местное почтовое отделение научилось отличать столь необычного клиента от остальной публики.

Эх, нет уже того старого Подола, который помнят коренные киевляне, а ведь когда-то, в те далекие времена, которые всегда почему-то кажутся добрыми, почтовый посыльный на Подоле был важной персоной, можно сказать, отцом родным! «Роза Годиевна! — бывало кричал он на всю округу. — Сынок ваш Мойша из Бобруйска прислал вам телеграмму. Так я лучше вам ее прочитаю, шоб не ходить через усю вулицу». И он читал, и вся улица потом обсуждала, почему это Мойша решил бросить учиться на тракториста, а пошел шить шляпы, как это делали его отец и дед. А ответ был прост: потому что тракторам на Подоле делать совершенно нечего, а вот шляпников там было хоть отбавляй!

Впрочем, и нынешний посыльный тоже был славным малым.

— Добрейший вам вечерок, Сергей Михайлович! — радостно поприветствовал он Трубецкого. — А промежду прочим вам тут как раз пакетик! С нашей общей исторической родины!

Он протянул Сергею Михайловичу большой коричневый конверт, облепленный почтовыми марками государства Израиль. Трубецкой узнал на конверте почерк Анны. Он был несколько взволнован и поэтому даже не ответил на шуточки посыльного, а просто рассеянно расписался в квитанции, взял пакет и поднялся к себе на второй этаж. Не успел Сергей Михайлович зайти в квартиру и снять плащ, как резко и как-то тревожно зазвонил телефон — старый добрый послевоенный аппарат из черного эбонитового пластика. Трубецкой снял трубку.

— Добрый вечер, Сергей Михайлович, — услышал он какой-то слащавый, с легким иностранным акцентом мужской голос. — Хорошо, что мы вас наконец-то застали дома.

— Добрый вечер, — ответил Трубецкой. — С кем имею честь?

— Это неважно. Важно, что ваша супруга у нас и все, что от вас требуется, — это вести себя хорошо.

У Трубецкого похолодело внутри. Он присел. В голове сразу возникли мысли о ближневосточных террористах, сомалийских пиратах и просто бандитах. Но что им было нужно?

— Простите, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите. Анна у вас? А вы кто? Что значит — я должен «вести себя хорошо»? Что вам от нас нужно?

— Видите ли, ваша супруга оказалась чрезвычайно, я бы даже сказал, излишне любопытной и этим своим любопытством затронула большие интересы больших людей. Мы пока не знаем, что и кому она успела рассказать, но на всякий случай решили перестраховаться. Мы думаем, что вы — единственный, кому бы она доверила без оглядки то, что смогла узнать. Так вот, если к вам в руки попадет от нее какая-нибудь информация, имейте в виду: цена ее свободы — ваши молчание и сотрудничество. Мы вам еще позвоним.

В трубке раздались короткие гудки, прежде чем Трубецкой успел что-либо сказать в ответ.

Сергей Михайлович был совершенно обескуражен. Он даже забыл положить трубку на рычажки телефона и какое-то время сидел в прихожей с гудящим аппаратом в руках. Впрочем, через пару минут он очнулся, водрузил трубку на место и начал лихорадочно соображать. Мысли по поводу звонков в милицию, службу безопасности и прочие силовые структуры он отбросил сразу ввиду очевидной бессмысленности этих действий. Трубецкой принялся было перебирать в голове знакомых на родине и за границей — но что он им скажет? Наконец его взгляд упал на большой, только что полученный коричневый пакет. «Это ведь от Анны! Вот тупица! Как же я сразу-то не додумался?» — мелькнула мысль. Он взял ножницы и, борясь с нахлынувшим волнением, по возможности аккуратно вскрыл пакет, достал содержимое, разложил его на столе и стал внимательно изучать.

Солнечным весенним днем 325 года от Рождества Христова по горной дороге из Яффы в Ершалаим двигалась пышная процессия. Впереди шли воины с императорскими штандартами в руках, затем — конная охрана, за ней — длинная вереница повозок и колесниц, снова солдаты и, наконец, примкнувшие к охраняемой процессии путники. Где-то в середине процессии находилась та, ради которой все эти люди отправились в путь: мать императора Константина, царица Флавия Юлия Елена Августа. На подъезде к городу ее, теперь уже пожилую женщину, одолевали воспоминания. Легкое покачивание паланкина, размеренный ход процессии и запах розового масла, услаждающий ее на протяжении всего путешествия от самой Византии, способствовали умиротворению и созерцанию. Это была самая главная дорога в ее жизни. Но началась она совсем не в императорском дворце ее сына и вовсе не десять дней тому назад, как наверняка подумал бы неискушенный наблюдатель. Случилось это очень давно, в тот самый незабываемый день, когда она, тогда еще совсем молоденькая и необыкновенно красивая девушка, вдруг обнаружила себя буквально вмятой в постель ураганной энергией Констанция Хлора — римского полководца, остановившегося на постой в гостинице ее отца. Он овладел ею так, как это обычно делали римские солдаты — яростно, без колебаний и пощады. Их случайная встреча могла бы закончиться лишь еще одной исковерканной женской судьбой, однако Констанций Хлор оказался удивительно честным и благородным человеком, и это отличало его не только в отношениях с женщинами. И хотя он несколько опасался обнародования своей тайной связи с дочерью простого содержателя гостиницы, позже она все же стала его законной женой. У них родился сын Гай Флавий Валерий Константин, и они счастливо прожили вместе одиннадцать лет, пока воля императора Диоклетиана, одного из могущественных соправителей империи, не разлучила их.