Логово снов - Либба Брэй Страница 13

– Только раз в неделю, – напомнила она. – И не больше чем на час.

– Да, мэм, – проворчал Генри. – А ведь я тебе еще самое странное не рассказал: я там не один сегодня шлялся.

– То есть там был кто-то еще, такой же, как ты?

– Ага! Девушка. Когда она показалась, я и услышал музыку. Вдруг она знает что-то про Луи? Вдруг она поможет мне его найти, а, Тэта?

– Но ты хоть что-нибудь о ней узнал? Имя?

– Нет, – скорбно ответствовал Генри. – Но это первый проблеск удачи за все время.

– Нам обоим хорошо бы поспать, а то будем завтра на репетиции как две сонные тетери.

Генри выкатил глаза.

– Флоренц Зигфельд представляет: «Фокус-покус телку!» – абсолютно новое пророческое ревю, мистицизм и магия в песнях и плясках!

– Ну, да, шоу паршивое, зато мы можем сделать из него конфетку. И оно вознесет нас на вершину, детка.

– Тебя вознесет на вершину, хочешь ты сказать? Это из тебя Фло звезду выращивает.

– Мы – команда. Берешь одного, бери и другого.

– А кто-о моя самая хорошая девочка? – промурлыкал Генри.

– Я. И не забывай об этом.

Тэта испустила долгий вздох и прижалась к лучшему другу, умостив голову у него на груди. Ее блестящие черные волосы все еще пахли сигаретным дымом.

– Может, мы все с ума сходим…

– Может, и так, – Генри поцеловал ее в макушку, она в ответ обняла его.

– Генри?

– Да, милая?

– Можно я посплю в твоей кровати? С тобой?

– Ну, если поможешь мне до нее дойти…

Тэта поставила Генри на ноги и довела до комнаты, где оба уснули рядышком, переплетясь руками, словно две половинки одного нераздельного целого.

А Джордж Хуань у себя во сне стоял под укутанным в легкую дымку солнцем: день клонился к вечеру, вечеринка была в самом разгаре. Он щеголял в сливочного цвета костюме и полосатой шелковой рубашке с модными французскими манжетами – он на такие только в витринах магазинов таращился, куда публику вроде него на порог не пускали. Сочный, стремительный джаз эхом гремел по всему сну. Вверху, на холме раскинулся вальяжный белый дом, кидая острые лезвия теней на летнюю зелень лужайки.

Джордж восторженно улыбнулся – опять его любимый сон! Когда-нибудь он заставит его сбыться.

Гости важно кивали, когда он шел мимо. Он тут был лицо значительное, уважаемое. Фотографы снимали его для газет. Джордж улыбался, позировал и любовался приятной картиной: по ту сторону высокого штакетного забора собралась целая толпа, глазея, завидуя, – мальчишки, травившие его в школе; клиенты, помыкавшие им, будто он и не человек вовсе…

Джордж отсалютовал им бокалом. И как я вам теперь нравлюсь? – подумал он.

– Джорджи! Эй! Сюда! – Стайка прелестных девушек помахала ему, стянула чулки и попрыгала в фонтан с шампанским, хихикая и плескаясь.

Джордж расхохотался, закидывая голову. Вот он, самый лучший сон на свете! Вот бы больше не просыпаться!

На краю лужайки возникла Ли Фань в алом чонсаме. Ветер кидал черные волосы ей на нарумяненные щеки.

– Давай посмотрим этот сон вместе… – прошептала она, повернулась и пошла в высокий белый дом.

Шепот этот разжег в Джордже новое пламя. Никогда еще он ничего и никого так не хотел. Предки мерцали по краям веселой толпы, словно фигуры на выцветающей от времени фотографии. Кто-то из них тянул к нему руки, будто хотел схватить, удержать, сказать ему что-то важное, но Джордж не желал покидать свой сон, не желал терять мечту из виду. И он помчался вперед, забыв про них, оставив все сомнения позади. Он миновал фонтан, из которого мокрые девушки жадно пожирали его глазами. Голоса их свились в шелестящий соблазном хор:

– Посмотри этот сон с нами, посмотри сон, c нами, c нами, c нами, сон хочет, хочет, хочет, чтобы ты смотрел его, сон, сон, смотрел сон с нами…

Ли Фань ждала в затененном дверном проеме; алое платье мерцало в полумраке. Она взмахнула рукой, и тьма позади нее озарилась, словно киноэкран – и на нем показывали фильм, где они танцевали вдвоем, приникнув друг к другу, и оркестр играл, и девушка напевала: «Милый мечтатель, узри же меня. Звезды и росы заждались тебя…»

Ли Фань на экране склонила личико к Джорджу для поцелуя, и сердце у него отчаянно затрепетало. Но не успели губы сомкнуться, как свет погас, будто автоматическая пианола отрубилась на самом интересном месте, чтобы в нее продолжали кидать медяки. Ли Фань на пороге поманила его пальчиком за собой, отступая во мрак, давая сомкнуться теням. Все, чего Джордж в жизни хотел, ждало его там – ну, он и вошел.

Потолок над ним мягко фосфоресцентно мерцал. Зато как холодно в этой комнате оказалось – вот уж неприятный сюрприз! А еще там были звуки: негромкое ворчание, скреб когтей… Джордж так и встал. Он оглянулся назад, туда, где сквозь открытую дверь сиял ломтик солнца, а потом решительно шагнул во мглу.

– Ли Фань? – позвал он.

Ответа не было.

По рукам его пробежали тени, и он поднял глаза к мерцающему потолку.

Нет, не мерцающему.

Шевелящемуся.

Тихое ворчание слилось в хор, от которого кровь застыла в жилах; лишь одна членораздельная мысль еще билась у Джорджа в голове: просыпайся! ПРОСЫПАЙСЯ СЕЙЧАС ЖЕ! И он кинулся назад, к туманному солнечному кругу, туда, где все было так хорошо. Но чем ближе он подбегал к свету, тем дальше тот оказывался.

Наконец, Джордж вырвался, вывалился на лужайку. Летняя травка успела высохнуть, сделаться ломкой и зачервиветь змеями. Фонтан с шампанским теперь бил красным – кровью! Полуодетые девицы пригоршнями черпали жидкость, раскрывали гнилые рты, сверкали бритвенно-острыми зубами.

– Еще! – кричали они. – Еще!

– Обещай мне… – требовал сон.

Проснись, проснись, проснись же, шептал сам себе Джордж. Он даже глаза зажмурил, но это ничуть не помогло: сон вторгался все дальше, все глубже в его разум, пока всю его голову не заполонили совершенно жуткие образы: демоны пожирали его внутренности, рвали горло зубами. Каждое мгновение могло оказаться последним.

– Я обещаю! – крикнул он, снова открывая глаза.

Остро уколола боль, и что-то холодное разлилось по всему телу. Где-то далеко ему махала Ли Фань, но дотянуться до нее он не мог – он никогда не мог до нее дотянуться…

Губы его разомкнулись, исторгая последний вопль о помощи.

Но помощь так и не пришла.

Глухое, серое утро отвесило более чем скромную порцию солнца иммигрантским кварталам манхэттенского Нижнего Ист-Сайда. Торговцы закатывали жалюзи: начинался еще один деловой день. Портные, ускользнувшие от погромов в Пейле, налаживали швейные машинки на Ладлоу и Хестер-стрит; из подвальных решеток китайских прачечных вдоль Пэлл и Байярд уже валил пар. Итальянские пекарни на Малберри-стрит набивали витрины свежими золотыми буханками; запах дрожжей окрашивал зимний воздух, мешаясь с острыми ароматами китайской еды, c едким рассолом из бочек с соленостями, c коричной сладостью рогаликов – настоящая плавильня народов, только для обоняния. Ветер обметал синагоги, церкви и храмы, громыхал зигзагами железных пожарных лестниц – но с грохотом и визгом надземки Третьей авеню, высоко взлетевшей над Боуэри, этой демаркационной линии между Нижним Ист-Сайдом и всем остальным Нью-Йорком, – в сравнение не шло ничего.