Реликварий - Дуглас Престон Страница 14

– Один из закрытых ныне грузовых тоннелей, которые в свое время вели на Вестсайдскую сортировочную. Кроты проломили стены и поселились в некоторых из них.

Д’Агоста слушал, с наслаждением затягиваясь сигарой. Год назад, в ожидании повышения по службе он перешел с “Гарсиф и Вегас” на “Данхилл”. Хотя повышение не состоялось, д’Агоста так и не сумел убедить себя вернуться к прежнему сорту сигар. Все так же, без эмоций, он взглянул на Хейворд. Конечно, уважением к вышестоящим она не отличается. Но, с другой стороны, несмотря на крошечный рост, в ней ощущались уверенность в себе и прирожденная властность. Явившись к нему, она продемонстрировала инициативность. И смелость тоже. На какой-то момент он даже пожалел, что начал разговор не с той ноги.

– Ваше появление, конечно, не соответствует порядкам, установленным в департаменте полиции, – сказал он. – Тем не менее я высоко ценю то, что вы потратили время.

Хейворд едва заметно кивнула, давая понять, что комплимент слышала, но не принимает.

– Я не хочу вторгаться в юрисдикцию капитана Уокси, – продолжал д’Агоста. – Но я могу передать ему все, что вы мне сказали, на тот случай, если между всеми убийствами существует связь. Вы, кстати, заметили это первой. Давайте поступим так: забудем, что вы приходили ко мне и что мы разговаривали.

Хейворд снова кивнула.

– Я позвоню Уокси, как будто я получил сообщения об убийствах по своим каналам, после чего мы совершим небольшую экскурсию по памятным местам.

– Ему это не понравится. Капитану по вкусу лишь одно место – его кресло в участке и один пейзаж – вид из окна его кабинета.

– Нет, он пойдет. Как он будет выглядеть в глазах начальства, когда его работу делает какой-то лейтенант, а он греет задницу в кресле? Особенно если это обернется серьезным делом. Итак, мы совершим небольшую прогулку втроем. Не стоит раньше времени тревожить больших шишек.

– Все это не очень здорово, лейтенант, – мгновенно помрачнела Хейворд. – Там крайне опасно. Мы будем играть на чужом поле. А это не какие-то бедняги, сбившиеся с пути истинного. Там образовалось сообщество крутых парней. Ветераны Вьетнама, бывшие уголовники, отпущенные под залог. Никого они не ненавидят так яро, как копов. Нам потребуется по меньшей мере отделение полицейских.

Д’Агосту вновь начал раздражать её безапелляционный тон. Ни грана уважения!

– Послушайте, Хейворд, – сказал он. – Ведь речь идет не о Судном дне, а всего-навсего о спокойной ознакомительной прогулке. Я хочу осмотреть все, как оно есть. И если мы на что-нибудь наткнемся, то сможем начать официальное расследование.

Хейворд молчала.

– И еще, сержант. Если я услышу разговоры о нашей беседе, я сразу определю, откуда растут ноги.

Хейворд поднялась со стула, разгладила брюки и поправила форменный пояс.

– Ясно, – сказала она.

– Я так и думал, что вы все поймете.

Д’Агоста встал с кресла и выпустил струйку дыма в сторону надписи НЕ КУРИТЬ.

Он заметил, как Хейворд смотрит на сигару – то ли с презрением, то ли с неодобрением.

– Не хотите ли закурить? – саркастически спросил он, запуская пальцы в нагрудный карман пиджака.

В первый раз за все время на губах сержанта промелькнуло подобие улыбки.

– Спасибо, не надо. Особенно после того, что случилось с моим дядей.

– А что с ним случилось?

– Рак полости рта. Ему вырезали губы.

Хейворд повернулась на каблуках и быстро вышла из кабинета. Попрощаться она не удосужилась. А вкус сигары почему-то резко ухудшился.

Он неподвижно сидел в тишине лаборатории. Хотя в помещении не было света, его взгляд перебегал с одной стены на другую, любовно задерживаясь на каждом предмете. Для него это ещё было в новинку – сидеть неподвижно часами, наслаждаясь замечательной остротой всех своих чувств.

Теперь он закрыл глаза и сконцентрировал все внимание на глухом городском шуме за стенами. Спустя некоторое время из общего рокота голосов он смог выловить обрывки разговоров, отделив самые громкие и близкие от тех, что велись на расстоянии нескольких комнат или даже этажей. Вскоре и эти шумы растворились в потоке его внимания, и он услышал шорох и писк мышей, совершающих свой тайный жизненный цикл глубоко за стенами. Временами ему казалось, что до него доносятся стоны самой земли, её движение и вздохи.

Позже – он не знал, насколько позже, – у него снова проснулось чувство голода. Это был не совсем голод. Скорее ощущение, что ему чего-то недостает. Казалось, что изнутри – места он определить не мог – его кто-то царапает, пока ещё очень нежно. Однако он никогда не позволял этому ощущению усиливаться.

Быстро поднявшись, он прошел по лаборатории, повернул вентиль на дальней стене, зажег газ и поставил на горелку реторту с дистиллированной водой. Когда вода нагрелась достаточно, он запустил руку в потайной карман и извлек оттуда продолговатую металлическую капсулу. Отвинтил колпачок, высыпал немного порошка на поверхность воды. Если бы в помещении горела лампа, можно было бы увидеть, что порошок имеет цвет светлого нефрита. Температура воды увеличивалась, и над поверхностью воды возникло легкое облачко. Наконец вода забурлила.

Он выключил газ и перелил дистиллат в мензурку. Теперь её следовало осторожно взять в ладони, отрешиться от всех мыслей и, совершив ритуальные движения, позволить божественному пару ласково прикоснуться к ноздрям. Но на это ему никогда не хватало терпения. Вот и сейчас, алчно глотая горячую жидкость, он почувствовал, как полыхает огнем нёбо. Он негромко рассмеялся. Его забавляло, как сам он нарушает ритуал, соблюдения которого так строго требует от всех остальных.

Он ещё не успел снова сесть, а странное ощущение внутри уже исчезло. В теле началось какое-то медленное движение. Поток огня, зародившись в конечностях, постепенно поднимался вверх, и вскоре ему стало казаться, что все его существо охвачено пламенем. Он ощутил в себе необыкновенное могущество, жизнь стала казаться ему неописуемо прекрасной. Чувства, и без того обостренные, позволяли теперь разглядеть в угольной тьме самые мельчайшие пылинки, услышать на Манхэттене все шумы, начиная от бесед в Радужной комнате на семидесятом этаже Рокфеллеровского центра и кончая голодными стенаниями его собственных детей глубоко под землей в тайных, забытых людьми местах.

Скоро они проголодаются ещё сильнее, и тогда их не сможет сдержать даже церемония.

Но к тому времени церемония больше и не потребуется.

Темнота казалась чуть ли не до боли яркой, и он прикрыл глаза, слушая, как течет в его сосудах кровь. Он будет сидеть, опустив веки, пока благостные ощущения не достигнут пика, а серебристая, блестящая пленка, временно затянувшая глазное яблоко, не исчезнет. “Кто-то назвал эту пленку “глазурью”, – весело вспомнил он. – Очень удачное название”.