Без окон, без дверей - Джо Шрайбер Страница 17

— Что это?

— Хлебный амбар. Мой прадед там самогон прятал. Говорят, там он также кастрировал одного своего конкурента, отослал к нему домой яйца в пивной бутылке. Хладнокровные старые времена, правда?

Дверь амбара висела на ржавых железных петлях, застывших в столбняке. Колетта схватила ручку обеими руками, с преувеличенным усилием открыла створку:

— Будь как дома.

Пришлось чуть обождать, пока глаза привыкнут, и Скотт сначала отметил лишь запах гниющей бумаги, картона, сырости и плесени, слабое веяние старого спирта, застоявшейся мочи. Смутно подумал о пульпе, о древесной массе и изобретшем ее французе, вдохновленном осами, которые смешивают древесину со слюной, получая дешевую бумагу. Повсюду на площади в четыре-пять футов стоят открытые коробки, рассыпаны книги и старые документы. В одних ящиках кишат долгоносики, в других — лениво гудят полумертвые мухи, не понимая, что их сезон давно кончился.

— Что это?

— История города, — ответила Колетта. — Иногда захожу сюда, думаю, не закопать ли ее в землю. Конечно, это невозможно, иначе я лишусь наследства. Об этом позаботились папины адвокаты, равно как и о том, чтобы я проводила здесь худшие в году шесть месяцев. Впрочем, когда напьюсь до упаду, время от времени прихожу бумаги потоптать. Кстати, о выпивке… — Она кивнула на дом. — Или для тебя слишком рано?

— Пожалуй, рановато.

— Да ладно! Солнце на западе уже садится, как говорил мой папа.

Скотт покачал головой:

— Если не возражаешь, мы лучше останемся и покопаемся.

— Копай сколько хочешь. Как почувствуешь жажду, я дома. — Она с улыбкой наклонилась к Генри. — Для малыша найдется печенье, вкусненькие шоколадные чипсы.

Генри посмотрел ей вслед и шепнул:

— Жутко страшная.

— Можешь мне не рассказывать. — Минуту помедлив и удостоверившись, что Колетта зашла в дом, Скотт побрел в глубь амбара, петляя между связками бумаг, книгами, раскрытыми папками, толстыми архивными файлами, из которых вылезали рукописные листы. Что-то защекотало шею, он махнул рукой не глядя.

— Мне что делать? — спросил за спиной Генри.

— Ничего. Ничего не трогай.

— Что ты ищешь?

— Имя и фамилию.

— Розмари Карвер?

Скотт изумленно взглянул на него.

— Я слышал, как ты разговаривал с тетенькой в библиотеке, — пояснил Генри. — У которой пятно на щеке. Розмари Карвер давно жила, да?

— В тысяча восемьсот восьмидесятых годах. — Нога на что-то наткнулась, стекло треснуло, хрустнуло на полу. — Ох, черт!

Скотт наклонился, увидел разбитую рамку, прислоненную к отсыревшей коробке с рукописным ярлычком, на котором было написано крупными буквами НЕКР. Отвернул влажные клапаны крышки, заглянул, не решаясь сунуть внутрь руку. Там лежала куча газетных некрологов. Некоторые относились к временам Великой депрессии [7]и даже раньше, хотя самые старые выцвели так, что разобрать можно лишь заголовки. Он принялся перебирать бумаги, крошившиеся в руках. Хватал горсть, разглядывал фамилии и фотографии. Ни о ком из покойников сроду не слышал, только предполагал, что все это жители города. Минут через десять почти на дне обнаружился некролог Губерта Госнольда Маста в местной газете, датированной 1952 годом. Скотт пригляделся в слабом зимнем свете.

Согласно некрологу, Г. Г. Маст был художником, учился в бостонском колледже и за границей, много лет путешествовал по Европе, потом осел в дорогой частной подготовительной школе в Вермонте. Его преподавательская деятельность описывалась подробно и любовно, подчеркивалась преданность делу. Здесь он встретил свою будущую жену Лору, здесь у них родился единственный сын Бутч, внучатный дядя Скотта, миссионер, автор фильма, впоследствии неразрывно связанного с пожаром в кинотеатре «Бижу». Значит, Губерт Маст — прадед. Дальше в некрологе сказано, что после войны Г. Г. Маст развелся с женой, бросил ее с маленьким Бутчем, вернулся в Париж, снял мансарду на Левом берегу, старался вернуться к живописи, боролся с бесконечными долгами, подорвал здоровье, пережил «моральную деградацию», под чем автор статьи, видимо, подразумевал безнадежный гомосексуализм, венерические заболевания или то и другое. К концу жизни Г. Г. строил не совсем чистосердечные планы о возвращении в Штаты, к жене и сыну, но было уже слишком поздно. Однажды в мае 1952 года домохозяйка-француженка поднялась к нему за квартирной платой и нашла его повесившимся.

— Скотт!

Он оглянулся на стоявшую в дверях Колетту в кожаной куртке.

— Темнеет, — не совсем твердо проговорила она. — Точно не хочешь зайти пообедать?

— Нам ехать надо.

— Нашел, что искал?

— Не совсем.

— Стыд и позор, — пробормотала она. — Может, не там ищешь. — Ее губы, язык, зубы были окрашены розовым, словно она пила вишневый ликер, смешанный с микстурой от кашля. — Значит, пока не вышло?

Скотт сунул некролог Г. Г. Маста в боковой карман.

— Материалов много, не знаешь, с чего начинать.

— Может быть, моя тетя Полина поможет, — сказала Колетта. — Местный авторитет по скандалам и городским легендам. Точно знает, кто где похоронен.

— Где она?

— Наверху. — Колетта махнула рукой на дом. — Пошли.

Скотт и Генри последовали за ней по извилистой дорожке, вымощенной скользкими плитами, вошли через двустворчатую стеклянную дверь прямо в парадную гостиную. Мебель идеально расставлена, устрично-серый ковер расстилается безупречными бесшовными волнами. В комнате влажно, как в оранжерее, жаркий воздух приторно сладок от смешанных ароматов импортных южных цветов. Скотт почти приготовился увидеть шмелей, перелетающих с лепестка на лепесток. Сквозь цветочные запахи пробивается искусственная сладость сиропа и сахара. Колетта остановилась у бара, вытащила почти пустой графин с чем-то красным, налила высокий стакан до краев.

— Выпьешь?

В стакан шлепнулся кружочек лайма, руку забрызгали капли.

— Р-ромовый пунш-ш, — выговорила она заплетающимся языком.

— Нет, спасибо.

— Чего-нибудь другого? — Схватила с полки длинную бутылку водки, плеснула на два пальца, позвенела кубиками льда и сунула ему.

Скотт перехватил стакан, чтобы не расплескался.

— Давай за мной.

Поднялись по винтовой лестнице, запомнившейся с его первого и единственного визита, кружившейся живописными витками в открытом пространстве, наполненном цветочной пыльцой. Колетта цеплялась за перила, как коричневый паук-отшельник, ведя их на площадку и по коридору к закрытой двери. Коротко постучала, подождала ответа, еще стукнула: