Чужая жизнь - Ньевес Эрреро Страница 17

— Четырнадцать таблеток! — недоверчиво повторил Лукас.

— Сейчас самое важное — чтобы твой мозг посылал целесообразные приказы твоему телу, чтобы ты восстановился как можно скорее. Ты достигнешь этого. Вот увидишь!

— Сколько лет я проживу?

— Этого я не могу сказать, потому что не знаю и сам, сколько проживу, несмотря на то что я не перенес операцию по пересадке сердца. Это зависит, как и у всех, от того, какую жизнь ты будешь вести.

Лукас перестал спрашивать, а врачи остались в отделении еще на некоторое время. Они сняли показатели артериального давления и сердечного ритма, взяли у пациента анализ крови, осмотрели шов и сделали все необходимое.

Когда Пилар, Хавьер и Луис вышли из больницы, туман, скрывавший утром крыши домов, рассеялся. Солнце пробило себе дорогу среди туч, и снова наступил один из тех жарких дней, которые чаще бывают в июле.

Брэд Мун продолжал стоять, прислонившись к дверям больницы. Завидев семейство Мильян, он быстро направился к ним.

— Как ваш сын? — осведомился журналист. Его волосы раз от раза становились все более растрепанными, а уши, казалось, торчали еще сильнее.

— Лучше, — ответила Пилар. — Это у тебя не очень здоровый вид. — Она испытывала к молодому человеку почти родственные чувства и обращалась к нему на «ты».

— Какими были первые слова вашего сына?

— Он сообщил о том, что голоден. Именно это были его первые слова.

Хавьер, не знавший о том, что сказал сын, улыбнулся. Его примеру последовал Луис.

— А что еще он сказал? Что-то, что привлекло ваше внимание?

— Возможно, мужество, с которым он воспринял случившееся. А еще меня насторожило… впрочем, это мое личное дело.

— Пожалуйста, закончите фразу.

— Мне кажется, что сын слышит лучше обычного. У меня создалось впечатление, что его слух стал острее.

— О, это прекрасно. Great! Потрясающе! — воскликнул американец, но при этом почему-то побледнел.

Родители Лукаса переглянулись. Этот представитель прессы уж слишком внимательно следил за состоянием их сына. Его интерес выходил за рамки чисто профессионального. Они попрощались с Брэдом до вечера. Луис снова подмигнул журналисту. Этот человек казался ему все более и более симпатичным. Брэд также ответил мальчику подмигиванием и записал в своем блокноте все, о чем только что узнал от родителей Лукаса. Американец не сошел со своего места. В этот час он был единственным журналистом, который продолжал дежурить у больницы.

В Институте Лас-Лунас прозвенел звонок, известивший об окончании последнего в этот день урока. Преподаватель ожидал Хосе Мигеля и Лео у дверей аудитории. Он намеревался отвести их к директору. Похоже, педагог не хотел оставлять безнаказанным утреннее происшествие. Все трое шли в полном молчании. Они быстро пересекли коридор и спустились по лестнице, которая вела к кабинету директора. Когда они уже находились у самой двери, дон Густаво обратился к своим подопечным со словами:

— Надеюсь, что вы запомните этот урок. — И он дважды постучал в дверь.

Директор Бартоломе Де-лас-Куэвас был неприятным человеком, которого учащиеся мало знали. Он занимал свой пост только один год и не сделал ничего, чтобы сблизиться с ними. Он был назначен Советом по образованию городского управления Города Солнца, а точнее, его испанской части. Сеньор Бартоломе был высокого роста, мощного телосложения и постоянно выставлял напоказ свое превосходство.

— Прошу вас садиться, сеньоры. — Голос директора соответствовал его внешности.

Они сели, и после нескольких мгновений тишины дон Густаво заговорил:

— Как я вам уже докладывал, сегодня перед началом занятий эти два ученика, пытаясь выяснить отношения, чуть не дошли до рукоприкладства. Мне хотелось бы, чтобы они получили предупреждение со стороны администрации учебного заведения, а их родители были бы извещены о серьезности ситуации.

Директор слушал педагога, немного откинувшись на спинку кресла, обитого черной кожей, и машинально потирал подбородок.

— Хорошо, сеньоры, я намерен дать сражение, чтобы одним ударом покончить со всеми ростками насилия в этом институте. Скажу, что отнюдь не считаю, будто все учащиеся, пребывая в нашем учебном заведении, видят своей целью поступление в университет. Так что, если вы будете упорствовать и продолжите использовать во время занятий насильственные методы, я исключу вас, лишив любой возможности получить высшее образование. Ваша академическая карьера закончится здесь. Так просто!

Его слова сопровождались неприязненной улыбкой и взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Лео почувствовал надвигавшуюся на него угрозу. В своей семье он должен был стать первым, кому удастся получить университетское образование, и усилия его родителей не могли быть обречены на провал. Хосе Мигель оставался спокойным. Можно было даже сказать, что он улыбался почти так же неприязненно, как и директор.

Дон Густаво, следивший за реакцией обоих учеников, не понимал спокойствия Хосе Мигеля, ведь слова, которые прозвучали в этом кабинете, были произнесены довольно серьезно и сурово.

— Только не воспринимайте наш разговор легкомысленно, — продолжил директор. — Надеюсь, что больше не увижу вас в своем кабинете. Это будет знаком того, что вы подошли к завершению обучения без неприятностей. Все. Можете идти!

Все встали. Директор проводил их до двери. Дон Густаво вышел первым, за ним последовал Лео, а Хосе Мигель, отстав от группы, обернулся к директору и, не переставая улыбаться, сказал:

— Передайте привет от меня вашей жене.

— Я так и поступлю, — холодно ответил дон Бартоломе. Он уже не казался столь величественным.

Дон Густаво и Лео не обратили внимания на эту фразу и перемену, происшедшую с директором.

Когда врачи вышли из отделения интенсивной терапии, Лукас почувствовал себя изнуренным. Они взяли анализы и провели всевозможные обследования для того, чтобы проверить, как действует его новое сердце. У юноши отяжелели веки, и вскоре он погрузился в сон. Прошло совсем немного времени, и у Лукаса появилось ощущение, аналогичное тому, что бывает, когда солнечные лучи касаются лица. Палящее солнце, обжигающее виски. Юноша находится в одиночестве, на лоне природы, под открытым небом, испытывая жар нещадного солнца всеми своими порами. Солнце обнимает его, но Лукас, стиснув зубы, сопротивляется этим знойным объятиям. Он поворачивается и становится лицом к солнцу. Это борьба между самым мощным светилом космического пространства и им, самым ничтожным из всех Божьих тварей. Лукасу нужно устоять во что бы то ни стало. Господи, какая жара! Голова раскалывается! Он почти не чувствует собственного тела, которое двигается в каком-то сумасшедшем танце. Его единственная цель — остаться в вертикальном положении. Юноша издает бессвязные звуки, соответствующие ритму движения. Все тело стало липким от пота. Он, кажется, уже падает, но какая-то внутренняя сила удерживает молодого человека на ногах. Он кружится, не в состоянии остановиться. Совершает повороты один за другим. Пот и усталость связали ноги. Он должен выдержать. Солнечные лучи как иголки, которые прокалывают его кожу. Они одновременно придают Лукасу силу и обессиливают его. Сила и слабость сошлись в титаническом поединке. Солнце и он. Светило обхватывает юношу, чтобы повалить, но он выдерживает и остается на ногах. Лукас вращается вокруг собственной оси, сохраняет равновесие и в то же время чувствует, что вот-вот упадет. В этой схватке нет смысла. Ее следует остановить. Он не может этого сделать. Тело уже не принадлежит ему. Оно не слушается. Крики, которые вырываются из его гортани, становятся все громче. Лукас продолжает вращаться, противостоять всеобъемлющей власти огня. Вдруг… он перестает чувствовать.