Код розенкрейцеров - Алексей Атеев Страница 2

Неожиданно ему пришло в голову, что, поддавшись мелкой философии, можно проехать свою станцию. Ведь он даже не знает, когда выходить.

– Послушайте, – обратился он к старушке с корзиной, – а Забудкино?.. Скоро ли оно будет?

Но то ли старушка была глухонемой, то ли просто стеснялась вступать в беседу с культурным человеком в очках, но она ничего не ответила обеспокоенному страннику, зато откликнулся сладко спавший молодец.

– Не трухай, земляк, – на раскрывая глаз, неожиданно заявил он сочным баритоном, – держись за меня, все будет законно.

Успокоенный четким и ясным ответом, аспирант затих и лишь время от времени посматривал на неразговорчивую старушку. Простой народ довольно часто вызывал у Егора чувство недоумения.

Примерно через полчаса молодец вскочил, словно подброшенный незримой пружиной, и махнул Олегову рукой, призывая следовать за собой. Аспирант подхватил сумки и бросился следом. В секунду оба они спрыгнули на щебеночную насыпь. Поезд, видно, только этого и ждал, потому что тотчас тронулся.

– С тебя на чекушку, – хмуро произнес молодец.

Потрясенный такой наглостью, Егор полез в карман.

– Шутка! – выкрикнул малый, захохотав как бешеный, и тут же куда-то исчез.

Олегов остался один. Сквозь тонкие подошвы сандалий явственно ощущались острые края щебенки. От нагретых солнцем шпал сильно пахло креозотом, и этот крепкий и терпкий запах смешивался с волнами другого запаха, нежного и чуть тревожного. Так мог пахнуть только летний, усеянный цветами луг. И хотя над головой аспиранта журчал жаворонок, его, казалось, обступила странная нереальная тишина, как будто он попал на другую планету.

Егор внезапно почувствовал, что может вот-вот лишиться чувств. Голова сладко закружилась, мир, казалось, качнулся. Олегов часто задышал и машинально стер выступившую на лбу холодную испарину.

– Папа! Папа! – неожиданно услышал он где-то совсем рядом, и мир сразу встал на свое место. Навстречу, радостно смеясь, бежали его дети, следом, улыбаясь, шла жена.

За то малое время, которое Олегов провел на даче, ни о какой работе не могло быть и речи. Дети буквально не отходили от отца. Они то тащили его в лес, то заставляли мастерить из подручных средств игрушки вроде корабликов из сосновой коры с тряпичными парусами, деревянных вертушек, бумажных голубей. Жена только посмеивалась.

Пресловутая дача на самом деле представляла собой обычную деревенскую избу, состоявшую из сеней и одной тесной комнатушки, добрую треть которой занимала огромная русская печь.

– Как Емеля-дурачок на печи, – хихикала младшая дочь, шестилетняя Таня.

Олегов кисло улыбался в ответ на лестное сравнение. Лежать на печи, несмотря на матрас, оказалось не очень-то удобно, однако историк мужественно терпел, рассудив, что вряд ли можно что-нибудь изменить. Впрочем, новое местожительство показалось ему даже уютным. На бревенчатых стенах, из пазов которых высовывались пучки пакли и высохший мох, висели клеенчатые коврики, расписанные такими яркими розами и георгинами, что от их долгого созерцания начинали болеть зубы. На подоконнике краснели неизменные герани, пол застелен домоткаными половиками. «Словом, сельская идиллия», – как иронично заявил в первый же вечер Олегов.

– Идиллия не идиллия, – спокойно отозвалась жена, – а приволье. Для детей, во всяком случае.

Владелицей дома оказалась пожилая, но еще крепкая женщина, которую звали Анисья Трофимовна. Сейчас она обитала в соседней большой, украшенной резными наличниками избе вместе с бородатым могучим стариком.

– Сожитель ее, – негромко произнесла жена, косясь на детей. – Просто сатир какой-то, даже ко мне пытался приставать. – Она хихикнула. – По словам хозяйки, после того как овдовел, чуть ли не на следующий день залез к ней в койку.

Олегов отнесся к услышанному без особого восторга. Он подозревал, что старик и есть тот самый пьяница и матерщинник, о котором рассказывал ему в вагоне старичок с удочками.

Да, собственно, какое ему дело. Он приехал сюда отдыхать. Кроме избы на территории дачи имелся довольно большой, засаженный картошкой, помидорами и прочей огородной овощью участок земли, в дальнем углу которого притулилась низенькая приземистая баня.

– В субботу истопим, – сказала жена, указывая на баню. – Сначала помою детей, а потом и мы с тобой…

– Вместе? – удивился Егор.

– А что тут такого, здесь все так делают.

– Сельская непосредственность. Однако деревня влияет на тебя довольно странным образом.

Жена пожала плечами, но развивать банную тему дальше не стала.

Егор Александрович представлял, что называется, тип исконно городского жителя, в деревне он бывал два-три раза, да и то очень кратковременно. Но, удивительное дело, ему начинало здесь нравиться, в чем, правда, он стеснялся признаться даже себе. Больше всего его занимал лес, который подступал к самому дому. Даже ворота усадьбы были приделаны к двум высоченным соснам, а прямо за ними раскинулся могучий, хоть и сильно поредевший бор. В первый же день дети упросили отца пойти с ними в лес.

– Тут ежи водятся, – сказал старший сын, когда они шагали по хорошо утоптанной тропе.

– И зайцы, – добавила дочь, – и волки… Папа, поймай мне ежа.

Егор стал объяснять, что ежей ловить не нужно, что они приносят пользу, уничтожая вредных обитателей леса, что, в конце концов, у них тоже есть дом и дети… Тут он внезапно запнулся и замолчал. «Что я мелю, – с удивлением подумал он. – Неужели я действительно такой зануда…»

– Дальше, – напомнила дочь.

– Что дальше?

– Про ежиных детей…

И Егор стал на ходу выдумывать сказку про ежиную семью и преследующего ее хромого серого волка.

Лес был полон света, медно-красные стволы сосен, почти без сучьев внизу, вздымались к небу, одуряюще пахло разогретой сосновой смолой, желтоватые прозрачные капли которой застыли на стволах и сверкали в солнечных лучах, словно кусочки янтаря.

Олегов оборвал на полуслове историю про ежей и стал рассказывать детям про янтарь.

– Вот смотрите. – Он показал на крошечного паучка, увязшего в смолистом натеке. – Когда-нибудь этот кусочек смолы окаменеет, и паук, попавший в него, сохранит свой первоначальный вид сотни и тысячи лет. Есть такой драгоценный камень – янтарь. Он представляет собой именно окаменевшую смолу хвойных деревьев. И насекомые, увязшие в них миллионы лет назад, так и остались в смоле. Мухи, пауки, разные жуки…

– И люди?! – удивленно вскрикнула девчушка.

– Что люди?

– Люди тоже попадали в смолу и застывали вместе с ней?

– Балда, – засмеялся сын, – людей тогда еще не было. – Он уже ходил в школу и немного разбирался в жизни.

– Да, людей, конечно, в янтаре не находят, – подтвердил Егор Александрович, – даже если бы человек попал в подобную смолу, он наверняка сумел бы выбраться из нее. Человек сильнее обстоятельств, – повторил он вычитанную где-то сентенцию и вновь поймал себя на том, что произнес банальность.