Чернее черного - Хилари Мантел Страница 2

— И как же называется этот оттенок? — спросила она.

Элисон еще раз оглядела себя, прицелилась ватной палочкой и легчайшим движением коснулась нижней губы.

— Без понятия. Почему бы тебе тоже его не попробовать? Только сперва принеси мне выпить. — Она взяла закрепитель помады. И едва не сказала: осторожней, Колетт, не наступи на Морриса.

Он расположился на полу, прислонившись к стене, полусидя, полулежа: короткие толстые ножки вытянуты, пальцы теребят пуговицы ширинки. Колетт сделала шаг назад и наступила прямо на него.

Как обычно, она не заметила. Зато Моррис заметил.

— Гребаная самодовольная корова, — сказал он, когда Колетт вышла. — Извращенка бледная, мать ее так. Точно клятый упырь. Где ты ее откопала, детка, на церковном погосте?

Элисон шепотом ругнулась в ответ. За пять лет их партнерства Моррис так и не примирился с Колетт — время мало для него значило.

— Да что ты знаешь о церковных погостах? — спросила она. — Спорим, тебя хоронили не по-христиански? Небось, одели в бетонные сапоги да бросили в реку, судя по тому, с каким сбродом ты якшался. Или распилили твоей же собственной пилой?

Элисон снова наклонилась к зеркалу и мазнула рот тонкой кисточкой из стеклянного флакона. И немедленно ощутила щекотку и жжение. Губы дернулись. Она скорчила себе рожу. Моррис хихикнул.

Это едва ли не самое противное — то, что он ошивается рядом в подобные минуты, когда ты сидишь в гримерке и стараешься успокоиться перед шоу, поправляешь какие-то интимные мелочи. Он даже в сортир за тобой потащится, если вожжа под хвост попадет. Коллега как-то раз сказала ей:

— Похоже, у вашего проводника очень низкий вибрационный уровень, да, очень низкий. Вы были пьяны, когда он впервые установил с вами контакт?

— Нет, — ответила Эл. — Мне было всего тринадцать.

— Ужасный возраст, — посетовала женщина. Она смерила Элисон взглядом. — Питались всякой дрянью, полагаю. Одни калории. Объедались до безобразия.

Конечно, она отвергла это предположение. На самом деле у нее никогда не было возможности перекусить после школы гамбургерами или шоколадом, мать почти не давала ей денег, опасаясь, что она купит билет на автобус и сбежит. Но получилось не слишком убедительно. Ее коллега права, Моррис — низкая личность. Как он ей достался? По-видимому, она его заслужила, вот и все. Иногда она его спрашивала: скажи, Моррис, что я такого сделала, что заслужила тебя? А он потирал ладошки и фыркал. Когда она выводила его из себя и Моррис злился, он говаривал, мол, благодари Бога, детка, ты думаешь, я дерьмо, но тебе ведь мог достаться Макартур. Тебе мог достаться Боб Фокс, или Айткенсайд, или Цыган Пит. Тебе мог достаться мой приятель Киф Кэпстик. Тебе мог достаться Ник, и что бы с тобой стало?

Миссис Этчеллс (которая научила ее ремеслу медиума) всегда говорила: есть дýхи, Элисон, которых ты давным-давно знаешь, надо только вспомнить их имена. Есть злые духи, готовые сыграть с тобой дурную шутку. А есть другие, чертовски надоедливые ублюдки, извини за выражение, которые из тебя всю кровь выпьют. Да, миссис Э., соглашалась она, но как мне отличить их друг от друга? И миссис Этчеллс отвечала: Господь поможет тебе, девочка. Но у Бога дела в другом месте, и я не надеюсь на Его помощь.

Колетт пересекла фойе, направляясь в бар. Ее взгляд скользнул по расстающейся с деньгами публике, которая стекалась с пестрой улицы; на одного мужчину приходился десяток женщин. Каждый вечер она рассматривала людей, чтобы подготовить Элисон. Они купили билеты заранее или стоят в очереди в кассу? Они сбиваются в кучки, смеясь и болтая, или пробираются через фойе в одиночку или парами, незаметные и безмолвные? Наверное, можно построить график, думала она, или завести какую-нибудь компьютерную программу: демография каждого городка, типичные для него клиенты и их связи, расположение заведения относительно парковок, пиццерии, ближайшего бара, где собираются молоденькие девочки.

Местный администратор кивнул ей. Это был невысокий потрепанный мужичонка предпенсионного возраста; смокинг, покрытый белесым налетом, жал ему в подмышках.

— Все нормально? — спросил он.

Колетт кивнула, не улыбаясь; он качнулся на каблуках назад и, словно впервые увидев, осмотрел пакеты с конфетами, висящие на металлических крючках, и шеренгу шоколадок. Ну почему мужчины не в состоянии стоять смирно, гадала Колетт. Почему им обязательно нужно раскачиваться, рыться в карманах, оглаживать себя и цыкать зубом? Афиши Элисон висели в шести местах по всему фойе. Рядом с ними рекламные листки анонсировали предстоящие мероприятия: «Реквием» Форе, на смену которому в декабре придет «Джек и бобовое зернышко».

Элисон была сверхчувствительным человеком: то есть ее чувства были устроены иным образом, нежели у большинства людей. Она была медиумом: мертвецы говорили с ней, а она — с ними. Она была ясновидящей, она видела людей насквозь, улавливала их желания и тайные горести, знала, что они хранят в прикроватных тумбочках и как они попали на представление. Она не была (от природы) гадалкой, но людям трудно было это объяснить. Пророчества, как бы она ни возражала против этого, стали прибыльной частью ее бизнеса. В конце концов, считала она, надо подстраиваться под публику и давать людям то, что, как им кажется, им нужно. Основными потребителями предсказаний были молоденькие девушки. Им вечно мерещился незнакомец на горизонте, любовь за углом. Они надеялись завести парня получше, более общительного, менее прыщавого — ладно, пусть хотя бы не находящегося под следствием. Мужчин, как они сами утверждали, пророчества не интересовали. Они верили, что сами творят свою судьбу, спасибо, не надо. А что до мертвых, то какое им до них дело? Если понадобится поговорить с родственниками, женщины сделают это за них.

— Джин с тоником, — приказала Колетт барменше. — Большой.

Девица потянулась за стаканом и бросила внутрь один-единственный кубик льда.

— Что так скромно? — спросила Колетт. — И не забудьте лимон.

Она оглянулась по сторонам. В баре ни души. Стены фута на три от пола были обиты бирюзовым кожзаменителем с глубокой простежкой. Они нуждались во влажной уборке года этак с 1975-го. Столы «поддерево» казались липкими — по ним тоже не мешало бы пройтись тряпкой. Девица пошарила совком в ведерке со льдом. Второй кубик скользнул по стенке бокала и с глухим стуком присоединился к своему предшественнику. Лицо девушки ничего не выражало. Она отвела свои большие, свинцового цвета глаза от лица Колетт. И озвучила цену.

— Это для артистки, которая выступает сегодня, — сообщила Колетт. — Я думала, за счет заведения!

Девица ее не поняла. Она никогда не слышала о выпивке «за счет заведения». Она на секунду закрыла глаза: веки в голубых прожилках.

Обратно через фойе. Народу становится все больше. По дороге в зал люди проходят мимо установленного Колетт стенда с огромной фотографией Эл, укутанной в отрез абрикосового полиэстера, который Эл именует «мои шелка». Поначалу она с трудом драпировала его, располагая все складки должным образом, но сейчас наловчилась делать это на раз-два — поворотом запястья укладывала ткань вдоль верхней кромки портрета, вторым поворотом спускала ее по краю, а остаток рассыпала изящными складками по убогому ковру или голым половицам, в зависимости от того, на чем они выступали в тот вечер. Колетт изо всех сил старалась побороть привязанность Эл к сему образцу китча. Невероятная пошлость, заявила она, когда только начала работать с Эл. Она подумывала было заменить плакат на экран со спроецированным на него изображением Эл. Но Эл сказала, что не хочет, чтобы спецэффекты затмили ее особу. Послушай, Кол, как-то мне дали один совет, который я буду помнить всегда: не забывай о своих корнях. Помни, с чего начала. Что до меня, то я начала с сельского клуба в Бруквуде. Так что, думая о спецэффектах, спрашивай себя, можешь ли ты воспроизвести их в сельском клубе? Если нет — забудь о них. В конце концов, они на меня приходят смотреть. Я — профессиональный медиум, а не какой-то там фокусник.