Зов лабиринта - Наталья Иртенина Страница 2

И все-таки немедленно приступить к выполнению задания лейтенанту не удалось. Под давлением слезных просьб и молитвенных жестов он вынужден был принять у старушки Иванцовой, густо обклеенной пластырем, заявление о пропаже кошки. «Молодой человек, на вас все мои надежды, найдите ее». Пожилая женщина вздыхала и качала головой. «Симоночка еще молодая, жизни не знает, города тоже не знает. Попадет в плохую компанию. Испортят ее эти… уличные… вы меня понимаете?» Лейтенант все понимал и скрепя сердце дал согласие помочь горю. Иначе мольбы грозили затянуться надолго, и опрос возможных свидетелей автоматически отодвинулся бы как минимум на завтрашнее утро. «А я вам сейчас фотографии Симочки принесу и расскажу, что она любит, а что на дух не выносит. Вы не зайдете ко мне – там нам будет удобнее?… Эти ужасные события совсем меня…»

Днем позже в кабинете старшего следователя раздался тысяча первый за это утро телефонный звонок. Усталый, невыспавшийся Остапчук меланхолично сдернул проклятую трубку. «Да!.. Свидетель?… Сам пришел?… Ах, по радио… местные новости?… Давайте его сюда… И разыщите лейтенанта Куницына, пусть зайдет».

Три минуты спустя следователь уже беседовал со свидетелем Бессоновым – водителем такси, который накануне возил по городу возможную свидетельницу вчерашнего убийства и потенциальную подозреваемую в совершении оного. Иными словами – вдову, ибо к тому времени суток женщина была уже именно ею.

Чуть погодя в дверь кабинета просочился грациозный лейтенант Куницын с блокнотом в руках и молча занял свободный стул. В углу стрекотала клавишами машинистка. «Так вот, ехал я пустой как раз по той улице, и вдруг – она, малость не под колеса». – «Вы можете вспомнить в какое точно время это было?» – «Как не вспомнить. Отлично помню. Половина седьмого была. Ага. Вечера». Остапчук с лейтенантом сдержанно переглянулись, и Куницын чуть заметно кивнул головой, явно удовлетворенный: убийство произошло приблизительно в 18:20. «И вот. Смотрит по сторонам так… непонимающе. Явно не вникает, как здесь оказалась и вообще. Гляжу – крепко не в себе женщина. Сажаю в машину, спрашиваю, куда везти. Сам приглядываюсь – анфас очень знакомый оказался. А она и заявляет: к Минотавру, говорит, поехали. А сама такая… ну никакая…» – «Пьяная?» – «Да нет, не пьяная. Может, под дурью? В смысле, под кайфом. Вся какая-то…растерянная. Точно потерял ее кто-то. И вроде бы бредит: Минотавра… номер…центр, и опять про Минотавра. Нет такой улицы, говорю. И вдруг вспоминаю, где я ее видел. Да на книжках же! Фото автора на задках. „С ее романами вы не заснете до утра!“ У меня как раз одна такая в бардачке завалялась. Ну, думаю, творческий кризис у женщины. Бывает. Крыша легонечко съехала от ударного сочинительства, или чего там». – «Она что-нибудь еще говорила?» – «Еще?… А, да, какие-то цифры. Три и… один. Так и сказала: „Три и один. Тридцать один“. И все. Ну, в общем, я ее по улицам покатал, а потом она попросила остановить у забегаловки на берегу, „У папы Карло“, знаете? Я с нее деньги брать не стал, уж очень дама не в себе была, а только протянул ей эту книжку из бардачка. Автограф, не откажите, будьте любезны. Так она книжку в руках повертела, на свою фотку глянула и мне обратно протягивает: дескать, не понимаю о чем речь, вы меня с кем-то спутали. И убрела. А больше я ее не видел. Это правда, что она мужика своего грохнула? Это у нее точно от творческого кризиса. Решила, значит, попробовать, как оно на самом деле бывает, а не в писульках». – «Большое спасибо, Петр Степанович. Еще что-нибудь добавить желаете? Нет? Тогда подпишите здесь и здесь и можете быть свободны».

Свидетель удалился, гордый выполненным гражданским долгом. Остапчук расслабленно откинулся на спинку кресла, попыхивая трубкой. Машинистка тенью скользнула за дверь. «Как вам это нравится, лейтенант?» – «Бредоподобные изречения подозреваемой, шеф, полностью соответствуют характеру преступления. Нужно выписывать ордер на арест и психиатрическое обследование». – «Вы ее найдите сначала». Следователь цедил слова, явственно давая понять лейтенанту, что для ордера все еще нет никаких оснований, кроме простодушной убежденности водителя такси и его, Куницына, неумных силлогизмов. «Кстати, вы опросили соседей?» – «Да, шеф. Вы были правы. Правда, аквариумов и хомячков в доме никто не держит, но вот морская свинка, спаниэль по кличке Коклюш и дрессированные белые мыши определенно вели себя вчера вечером беспокойно и даже агрессивно. В общем, не так, как обычно». Остапчук задумчиво изрек свое любимое «мгм», и больше добавлять к нему ничего не стал. «Но никто из живущих в доме не видел ничего подозрительного. Равно как и не слышал. Шеф?» – «Идите, лейтенант. Работайте. Мне надо обдумать это дело. Слишком много в нем несуразностей».

«Что он называет несуразностями?» – недоуменно размышлял лейтенант Куницын, покидая кабинет начальства.

А несколько часов спустя Куницын, обильно жестикулируя от возбуждения, отчего казался балеруном, исполняющим стремительный и очень необычный танец рук, докладывал: «Шеф, ее нашли. Ходила по городу в явном беспамятстве. Сопротивления при задержании не оказала. Сотрудник автоинспекции, вызвавший наряд, сообщил: женщина сама подошла к нему и спросила про какую-то карту. Сказала, ей позарез нужна карта лабиринта. Зачем – объяснять не стала. Шеф, тут без освидетельствования не обойтись. Налицо явная шизофрения». – «Диагнозы, лейтенант, не в вашей компетенции. Где она сейчас?» – «Внизу. С ней Грушин. Как всегда, пытается любезничать. Отпечатки пальцев уже взяли». – «Так чего вы ждете? Немедленно ее сюда».

Остапчук задумчиво пыхнул трубкой и с усилием, отдуваясь, вынул себя из кресла. Эта женщина, которую он ни разу не видел и чьих книжек никогда не читал, заочно рождала в нем неопределенное томленье духа. К тому же отчего-то он был уверен, что неопределенность эта, невнятное коловращенье в мыслях не исчезнет ни после сегодняшней встречи, ни даже после десяти встреч.

Меланхолическим жестом Остапчук вытряхнул из трубки пепел, продул и принялся набивать ее заново. «Черт бы побрал эту бабу!»

«Прошу!» Куницын как истинный джентльмен и сотрудник органов пропустил даму вперед. Та замерла, едва войдя, и настороженно огляделась. Потом, увидев поблизости стул, переместилась на него каким-то текучим движением. Пролилась из одной точки пространства в другую и застыла, превратившись в ледяную скульптуру.

Остапчук, позабыв представиться, молча утихомиривал ветер в голове, вызванный появлением женщины. «Впечатляет. Определено впечатляет». Старший следователь забыл, что эти же самые слова он уже произносил, и совсем недавно, и именно в той самой «нехорошей» квартире. «Но уж красивой-то ее не назовешь. Так, есть что-то… своеобычное… мгм… ведьминское? Нет, другое… Не-по-нятно».

Разговор с подозреваемой длился не более пятнадцати минут. Ровно столько ему понадобилось, чтобы уяснить: разговор бессмыслен, он ничего не добьется. Абсолютно. Решительно ничего. Беспросветно. Как и подсказывало заранее чертово шестое чувство. «Что вы делали вчера вечером после восемнадцати часов?» – «Не помню». – «Кто убил вашего мужа?» – «Не знаю. Вы уверены, что у меня есть муж?» – «Был. Но его убили. Жестоко убили. Вчера. И вы в это время были дома». – «Я не помню. Я ничего не знаю». – «Ну хоть как ваше имя вы помните?» Пауза. Напряжение во взгляде. Страх. «Нет. Я не помню своего имени». – «Вас зовут Диана Димарина. Вы пишете книжки. У вас литературное реноме. Вы ничего этого не помните?!» – «Диана?…» Выдавила, будто ощупывала языком буквы и слоги. Удивление. Недоверие. Снова страх. «Это не мое имя. Я не чувствую его своим». – «Хорошо. Оставим это. Со своей биографией вы сможете ознакомиться позже, если в этом есть необходимость. А сейчас я хочу знать, зачем вам понадобился сразу после убийства вашего мужа Минотавр и кто это такой». – «Шеф, это из мифологии. Чудовище с головой быка…» – «Вас не спрашивают, лейтенант. Это я и без вас знаю. Госпожа Димарина, ответьте, кого или что вы имели в виду, говоря о Минотавре?» – «Я… я не помню». Виноватая полуулыбка, легкое пожатие плечами. Она не хитрила и не лгала – Остапчук это видел. С такими глазами не лгут. В ее взгляде сейчас не было ничего – только опустошенность. Почти стерильность. Из глаз ее смотрела душа, по которой прошлись ластиком, стерев все – прошлое, настоящее и, возможно, будущее. «А лабиринт? О какой карте вы спрашивали?» – «Лабиринт… Он вокруг. Он везде. Он вышел из ниоткуда. Как затонувший город появляется из волн и снова уходит в океан». – «Мгм… А где вы провели эту ночь?» – «Там. – Взмах рукой. – Улицы, парк, скамейки. Город. Я была в городе. Он похож на лабиринт. Но он не лабиринт. В городе спокойно. В лабиринте – нет. Хочется наружу. А он не пускает. Крепко держит». – «Шеф, по-моему, картина ясна. Это не в вашей компетенции». Лейтенант Куницын позволил себе отыграться. Его почти раздражало нежелание начальства признать очевидное – шизофрению, столь однозначно демонстрируемую женщиной. «Молодая, тридцати нет – а психушка уже обеспечена», – едва ли не с укоризной думал лейтенант, крепко убежденный в том, что любая психопатия – от распущенности, безответственности и отсутствия цели в жизни.