Лавка дурных снов - Стивен Кинг Страница 20

Этот случай заставил меня задуматься: а что могло бы произойти, если бы те парни вышли из машин и начали выяснять отношения прямо там, на Тамайами-трейл? Мысль вполне обоснованная – агрессивное поведение на дороге мы видим сплошь и рядом. К сожалению, «сплошь и рядом» не входит в рецепт хорошей истории. И все-таки эта едва не случившаяся авария накрепко врезалась мне в память. Это была чашка без ручки.

Спустя год, может, чуть больше, мы с женой обедали в «Эпплби», и я увидел мужчину за пятьдесят, который резал на маленькие кусочки рубленую котлету для совсем пожилого джентльмена. Резал заботливо и аккуратно, а пожилой человек смотрел пустыми глазами поверх его головы. В какой-то момент старик, похоже, включился в реальность и схватил вилку и нож, вероятно, чтобы самому за собой поухаживать. Его спутник улыбнулся и покачал головой. Старик вернул нож и вилку на место и снова уставился в пространство. Я решил, что это отец и сын, и так у меня появилась она – ручка для чашки, – а потом и эта история об агрессии на дороге.

* * *

Сандерсон навещает отца дважды в неделю. Вечером по средам он запирает ювелирную лавку, которую в незапамятные времена открыли его родители, садится в машину и едет три мили до «Овощной фермы», где и встречается с папой, обычно – в общей гостиной. Или в папином «люксе», если отец нехорошо себя чувствует. По воскресеньям – не каждое воскресенье, но часто – Сандерсон вывозит отца куда-нибудь пообедать. Учреждение, где отец доживает свои последние замутненные годы, это пансионат особого ухода «Харвест-Хиллз», но название «Овощная ферма» кажется Сандерсону более точным.

Они, в общем, неплохо проводят время вместе, и совсем не потому, что Сандерсону больше не нужно менять белье, когда отец ходит под себя, и больше не нужно вскакивать по ночам, когда тот бродит по дому, зовет жену, чтобы она приготовила ему яичницу, или говорит Сандерсону, что эти проклятые мальчишки Фредерики опять забрались к ним во двор и пьют алкоголь, и орут друг на друга (Дори Сандерсон умерла пятнадцать лет назад, а трое братьев Фредерик уже не мальчишки и давным-давно переехали из их района). Есть старая шутка насчет болезни Альцгеймера: ее плюс в том, что каждый день узнаешь что-то новое и знакомишься с новыми людьми. Сандерсон обнаружил, что настоящий плюс заключается в том, что сценарий почти никогда не меняется. Это значит, что почти никогда не приходится импровизировать.

Вот, например, «Эпплби». Хотя они с папой обедают там постоянно уже больше трех лет, папа почти всегда заявляет одно и то же: «Неплохое местечко. Надо бывать тут почаще». Он всегда берет рубленую котлету, обязательно слабо прожаренную, а когда приносят хлебный пудинг, говорит, что пудинг его жены гораздо вкуснее. В прошлом году в «Эпплби» на Коммерс-уэй перестали готовить хлебный пудинг, и папа – после того как Сандерсон четыре раза прочел ему десертное меню и после бесконечных двух минут размышлений – заказал яблочный коблер. Когда его принесли, папа заметил, что Дори всегда подавала яблочный коблер со взбитыми сливками. А потом просто сидел, глядя в окно на шоссе. В следующий раз он высказался точно так же, но съел весь коблер до крошки.

Обычно папа помнит, как зовут Сандерсона и кем тот ему приходится, но иногда называет Сандерсона Регги, именем его старшего брата. Регги не стало сорок лет назад. Когда Сандерсон собирается уходить из «люкса» по средам – или по воскресеньям, вернув отца на «Овощную ферму», – папа неизменно его благодарит и обещает, что в следующий раз будет чувствовать себя лучше.

В молодости – до встречи с Дори Левин, которая его окультурила, – папа работал бурильщиком на нефтяных скважинах в Техасе, и иногда в нем просыпается этот грубый рабочий парень, который и думать не думал о том, что станет преуспевающим владельцем ювелирной лавки в Сан-Антонио. В таких случаях он сидит у себя в «люксе» и никуда не выходит. Однажды он перевернул кровать и при этом сломал запястье. Когда дежурный санитар – Хосе, любимчик отца – спросил, почему он так сделал, отец ответил, что это все из-за проклятого Гантона, который никак не выключит свое радио. Разумеется, никакого Гантона там нет. Сейчас нет. Когда-то, может, и был. Вероятно.

В последнее время у папы развилась склонность к клептомании. Санитары, медсестры и доктора находят в его палате самые разные вещи: цветочные вазы, пластиковые ложки, ножи и вилки из столовой, пульт от телевизора, что стоит в общей гостиной. Однажды Хосе обнаружил под папиной кроватью большую коробку из-под сигар, в которой лежали фрагменты пазлов и несколько десятков игральных карт из разных колод. Папа не может объяснить никому, включая собственного сына, зачем берет все эти вещи, и обычно отрицает, что вообще их брал. Однажды он сказал Сандерсону, что это Гандерсон пытается его подставить.

– Ты хотел сказать Гантон, папа? – спросил Сандерсон.

Папа взмахнул тонкой, костлявой рукой:

– Этот пошляк только и думал что о бабских шмондях. Тот еще ходок за шмондями из Больших Шмондей.

Однако приступы клептомании вроде бы теперь все реже – по крайней мере, так говорит Хосе, – и в это воскресенье папа ведет себя вполне спокойно. Сегодня не день просветления, но все же не худший из дней. Вполне можно пойти в «Эпплби», и если отец не обмочится в ресторане, будет вообще замечательно. Он носит подгузники, но запах все равно есть. По этой причине Сандерсон всегда выбирает столик в углу. Проблемы с выбором столика нет; они с папой обедают в два, а к тому времени воскресные толпы расходятся по домам смотреть по телевизору бейсбол или футбол.

– Ты кто? – спрашивает папа в машине. Погода солнечная, но прохладная. В огромных темных очках и шерстяном пальто отец похож на дядюшку Джуниора, старого гангстера из «Клана Сопрано».

– Я Дуги, – говорит Сандерсон. – Твой сын.

– Я помню Дуги, – отвечает папа, – но он умер.

– Нет, папа. Не умер. Умер Регги. Он… – Сандерсон умолкает и ждет, что, может, отец закончит за него. Но тот молчит. – Он разбился на машине.

– Ехал пьяным, да? – спрашивает папа. Это больно даже после стольких лет. В этом минус состояния отца: он способен на необдуманную жестокость, которая все равно ранит.

– Нет, – говорит Сандерсон. – Пьяным был парень, который его ударил, а сам отделался царапинами.

Сейчас этому парню уже хорошо за пятьдесят. Может, у него седина на висках. Сандерсон надеется, что у этого выросшего теперь подростка, который убил его брата, сколиоз четвертой степени, что его жена умерла от рака яичников, что сам он переболел свинкой и остался слепым и стерильным, но, скорее всего, с ним все нормально. Держит где-нибудь бакалейную лавку. Может, даже, помоги им Господь, владеет сетью ресторанов «Эпплби». Почему нет? Тогда ему было шестнадцать. С тех пор много воды утекло. Ошибка юности. Все в прошлом. А Регги? И Регги в прошлом. Скелет внутри истлевшего костюма под надгробной плитой на Мишн-Хилл. Иногда Сандерсон даже не может вспомнить, как он выглядел.

– Мы с Дуги играли в Бэтмена и Робина, – говорит папа. – Это была его любимая игра.

Они останавливаются на светофоре, на перекрестке Коммерс-уэй и Эйрлайн-роуд, где скоро произойдет нечто малоприятное. Сандерсон смотрит на отца и улыбается: