Великая и ужасная красота - Либба Брэй Страница 21

— Проснулась? — спрашивает Энн.

Она полностью одета и сидит на аккуратно застеленной кровати.

— Да, — подтверждаю я.

— Лучше бы тебе одеться поскорее, если хочешь получить горячий завтрак. Когда все остынет, есть будет просто невозможно.

Энн некоторое время молчит. Внимательно смотрит на меня.

— Я отчистила твои грязные следы с пола.

Я бросаю взгляд на собственные ноги — ох… грязные ступни высовываются из-под накрахмаленной белой простыни. Я быстро прячу их.

— Куда это ты ходила?

Мне совсем не хочется говорить на эту тему. Все, настал день, солнце ярко светит. Внизу меня ждет завтрак. Моя жизнь начинается с сегодняшнего дня. И я собираюсь официально возвестить об этом.

— Никуда вообще-то. Я просто не могла заснуть, — лгу я, изображая беспечную и сияющую улыбку.

Энн смотрит, как я наливаю воду из расписанного цветами кувшина в таз и отмываю заляпанные грязью ступни и лодыжки. Я прячусь за ширму ради скромности и через голову натягиваю на себя белое форменное платье, потом щеткой расчесываю похожие на змей Медузы локоны и укладываю их в надежный узел на затылке. Я несколько раз оцарапываю нежную кожу головы шпильками и жалею, что не могу теперь носить волосы распущенными, как в детстве.

Конечно, с корсетом возникают сложности. Я никак не могу сама затянуть шнурки на спине. А здесь, похоже, не имеется горничных, готовых помочь вам одеться. И я со вздохом поворачиваюсь к Энн.

— Ты не могла бы мне помочь с этим кошмаром?

Она крепко затягивает шнурки, так, что у меня перехватывает дыхание, а ребра, кажется, вот-вот треснут.

— Ой, чуть посвободнее, пожалуйста! — пищу я.

Энн ослабляет шнурки, и теперь мне всего лишь неудобно, но я уже не чувствую себя изувеченной.

— Спасибо, — благодарю я Энн, когда она заканчивает шнуровать мой корсет.

— У тебя пятно на шее, — сообщает она.

Мне очень хочется, чтобы она перестала меня рассматривать. Глянув в небольшое зеркало на письменном столе, я обнаруживаю пятно прямо под подбородком. Я лижу палец и стираю его, надеясь, что это покажется Энн оскорбительным зрелищем и она наконец отвернется и не вынудит меня совершить какой-нибудь воистину ужасный поступок: например, я могла бы начать ковырять в носу, чтобы получить наконец хоть минутку уединения. Я бросаю последний взгляд в зеркало. Лицо, смотрящее оттуда на меня, отнюдь не прекрасно, но и не настолько ужасно, что могло бы напугать лошадь. А этим утром, когда на щеки падают лучи солнца, я похожа на свою матушку, как никогда.

Энн осторожно откашливается.

— Тебе, знаешь ли, никак не следовало бы бродить вокруг школы в одиночестве.

Я и не была одна. Энн прекрасно это знает, но я не горю желанием рассказывать ей, как меня унизили четыре красотки. Она могла бы воспринять это как некую особую доверительность, связывающую нас, а меня счесть эксцентричной чудачкой; но странности, случившиеся со мной, чересчур сложны, чтобы делиться ими с кем бы то ни было.

— Когда я в следующий раз не смогу заснуть, я разбужу тебя, — говорю я. — Боже, да что с тобой случилось?

Внутренняя сторона запястья Энн выглядит ужасно — ее покрывают тонкие красные царапины, похожие на перекрестный шов, которым подрубают подол платья. Их как будто нанесли иглой или булавкой. Энн быстро натягивает рукава как можно ниже.

— Н-ничего, — отвечает она. — Эт-то просто случайность.

Что же это за случайность, если она оставила такие следы? На мой взгляд, подобные царапины можно нанести только намеренно, но я говорю только: «А, хорошо», — и отворачиваюсь.

Энн направляется к двери.

— Надеюсь, сегодня будет свежая клубника. Она очень полезна для цвета лица. Я это прочитала в «Страданиях Люси».

Энн останавливается на пороге, слегка покачиваясь взад-вперед на пятках. Ее неподвижный взгляд наконец дрогнул. И, уставившись на собственные пальцы, она говорит:

— С моей кожей надо пользоваться всеми возможными средствами.

— У тебя отличный цвет лица.

Я делаю вид, что не могу справиться с воротником.

Но Энн не настолько наивна.

— Да ладно… Я же знаю, что у меня простенькая внешность. Все так говорят.

В ее тоне звучит легкий вызов, как будто она готова заявить, что на самом деле это неправда. Но если бы я сейчас возразила, она бы поняла, что я лгу. А если я промолчу, я тем самым дам подтверждение ее наихудшим страхам.

— Клубника, говоришь? Надо и мне попробовать.

Вспыхнувший было в глазах Энн огонь угасает. Она надеялась, что я все-таки солгу, окажусь единственным человеком, который скажет, что она прекрасна. Но я ее предала.

— Попробуй, — бормочет она и уходит, наконец-то оставив меня одну — в размышлении о том, приобрету ли я в школе Спенс хотя бы единственную подругу.

У меня есть еще время, чтобы сделать первое из дел, задуманных на утро, — преподнести небольшое подношение Фелисити в благодарность за доброту, — и лишь потом я отправляюсь завтракать, внезапно ощутив ужасный голод. Поскольку я опоздала, я не столкнулась с Фелисити, Пиппой и остальными. Но, к несчастью, это значило также и то, что мне остались только чуть теплые яйца и овсянка, противная до невозможности, как и предсказывала Энн. Каша прилипала к ложке холодными комьями.

— А я тебе говорила, — напоминает Энн, приканчивая кусок бекона, от вида которого я исхожу слюной.

Когда начинается первое занятие, урок французского языка, который ведет мадемуазель Лефарж, моя удача иссякает. Фелисити со своими прилипалами уже уселись кучкой, ожидая меня. Они занимают последний ряд стульев в небольшой, переполненной девушками комнате, так что мне поневоле нужно пройти сквозь строй, чтобы добраться до своего места. «Ладно. Была не была!»

Фелисити выставляет ногу в изящном башмачке, останавливая меня в узком проходе между своим и Пиппы деревянными столиками.

— Хорошо спала?

— Отлично.

Я произношу это с излишней бодростью, которой и не стоит подобный ответ, но я должна показать, как мало волнует меня ночная выходка учениц. Однако нога остается на месте.

— Как ты сумела это сделать? Я имею в виду, как ты выбралась оттуда? — спрашивает Сесили.

— Я обладаю тайной силой, — отвечаю я, забавляясь тем, что отчасти сказала правду.

Марта соображает, что ее не допустили к какому-то ночному дурачеству. Но ей не хочется говорить об этом вслух. И она вместо того передразнивает меня:

— Ах, я обладаю тайной силой!

У меня загораются щеки.

— Кстати, я принесла то, чего ты потребовала.

Фелисити мгновенно преисполняется внимания.