Аверуан - Кларк Эштон Смит Страница 22

Рабыни куда-то исчезли. Я бросился к ложу богини и покрыл поцелуями ее протянутую руку, принося ей клятвы, которые, вне всякого сомнения, звучали абсолютно бессвязно, но тем не менее казались исполненными такой пылкости, которая заставила красавицу нежно улыбнуться.

Ее рука показалась моим губам прохладной, но прикосновение к ней воспламенило мою страсть. Я осмелился присесть на софу рядом с Ницеей, и она не воспрепятствовала моей фамильярности. Нежные пурпурные сумерки начали сгущаться в углах комнаты, а мы все беседовали и беседовали, полные радости, без устали повторяя все те милые нелепые и счастливые пустячки, которые инстинктивно срываются с губ влюбленных. Ницея оказалась такой невероятно мягкой в моих объятиях, что, казалось, в ее прелестном теле не было ни одной косточки.

В комнате бесшумно появились служанки. Они зажгли замысловато украшенные золотом красивые лампы и поставили перед нами ужин, состоявший из пряных яств, невиданных ароматных фруктов и крепких вин. Но я едва мог заставить себя проглотить что-нибудь, и, даже пригубив вина, жаждал еще более сладкого и хмельного напитка – поцелуев Ницеи.

Не помню, когда мы наконец заснули, но вечер пролетел как один миг. Пьяный от счастья, я унесся прочь на нежных крыльях сна, и золотые лампы и лицо Ницеи растворились в блаженной дымке и пропали из виду…

Внезапно что-то вырвало меня из глубин забытья, и я проснулся. Какое-то мгновение я даже не мог сообразить, где я, и еще меньше понимал, что же пробудило меня. Затем я услышал тяжелые шаги, приближающиеся к открытой двери комнаты, и, выглянув из-за головы спящей Ницеи, в свете ламп увидел преподобного Хилари, замершего на пороге. На его лице застыло выражение ужаса, и, поймав мой взгляд, он начал что-то быстро-быстро лопотать на латыни, и в его голосе страх мешался с отвращением и ненавистью. Я увидел, что в руках у него была большая бутыль, наполненная святой водой, и уж, конечно, догадался, для чего она предназначалась.

Взглянув на Ницею, я увидел, что она тоже проснулась, и понял, что она знает о присутствии аббата. Красавица улыбнулась мне странной улыбкой, в которой я различил нежную жалость, смешанную с ободрением, как будто она утешала испуганное дитя.

– Не беспокойся за меня, – прошептала она.

– Гнусная вампирша! Проклятая ламия! Змея дьявола! – внезапно разбушевался Хилари, переступив порог комнаты с поднятой бутылью. В тот же миг Ницея соскользнула с нашего ложа и с невероятным проворством исчезла за дальней дверью, выходившей в рощу лавровых деревьев. Ее голос прозвенел в моих ушах, как будто доносящийся из немыслимой дали:

– Прощай, Кристофер! Но не бойся, ты вновь найдешь меня, если будешь смелым и терпеливым.

Как только слова замерли вдели, капли святой воды упали на пол комнаты и на софу, где еще миг назад рядом со мной лежала Ницея. Раздался оглушительный грохот, и золотистые лампы растворились во тьме, наполнившейся осыпающейся пылью и летящим дождем обломков. Я лишился чувств, а когда очнулся, оказалось, что я лежу на куче булыжников в одном из склепов, по которым я проходил днем Преподобный Хилари склонился надо мной со свечой в руке, с выражением сильнейшего беспокойства и безграничной жалости на лице. Рядом с ним стояла бутыль.

– Благодарение Господу, сын мой, я нашел тебя вовремя, – пробормотал он. – Когда я вечером вернулся в монастырь и узнал, что ты ушел, я догадался, что произошло. Я знал, что в мое отсутствие ты прочитал проклятую рукопись и попал под ее губительные чары, точно так же, как и множество других, среди которых был и один почтенный аббат, мой предшественник. Все они, увы, начиная с Жерара де Вентильона, жившего много сотен лет назад, пали жертвами ламии, обитающей в этих склепах.

– Ламии? – переспросил я, едва осознавая, что он сказал.

– Да, сын мой, прекрасная Ницея, которую этой ночью ты сжимал в своих объятиях, ламия, древняя вампирша, создавшая в этих омерзительных склепах свой дворец дарующих блаженство иллюзий. Неизвестно, как ей удалось обосноваться в Фосефламе, ибо ее появление здесь уходит корнями в древность более глубокую, чем людская память. Она стара, как само язычество, ее знали еще древние греки, ее пытался изгнать еще Аполлон из Тианы, и если бы ты мог увидеть ее подлинный облик, то вместо обольстительного тела увидел бы кольца чудовищно омерзительной змеи. Всех тех, кого любила и с таким радушием принимала в своем дворце эта красавица, она потом сжирала, высосав из них жизнь и силы своими дарящими дьявольское наслаждение поцелуями. Заросшая лаврами равнина, которую ты видел, золотистая река, мраморный дворец со всей его роскошью, – все это не более чем сатанинский мираж, красивый обман, выросший из пыли и плесени незапамятной смерти, древнего тлена. Он рассыпался под каплями святой воды, которую я захватил с собой, когда пустился в погоню. Но Ницея, увы, ускользнула от меня, и боюсь, что она уцелела, чтобы опять возвести свой дьявольский заколдованный дворец, чтобы снова и снова предаваться невыразимой мерзости своих грехов.

Все еще в каком-то остолбенении, вызванном крушением моего только что обретенного счастья, от странных разоблачений, сделанных аббатом, я покорно побрел за ним по склепам Фосефлама. Монах взошел по ступеням, по которым я спускался вниз, и когда мы добрались до последней ступени, нам пришлось немного нагнуться; массивная плита повернулась вверх, пропустив внутрь поток холодного лунного света. Мы выбрались наружу, и я позволил ему увести меня назад в монастырь.

Когда мой разум начал проясняться, и смятение, охватившее меня, рассеялось, ему на смену быстро пришло возмущение – яростный гнев на помешавшего нам Хилари. Не задумываясь, спас ли он меня или нет от ужасной физической или духовной опасности, я оплакивал прекрасный сон, от которого он пробудил меня. Поцелуи Ницеи все еще горели на моих губах, и я знал, что, кем бы она ни была, женщиной ли, демоном или змеей, никто другой в мире не смог бы внушить мне такую любовь и подарить мне такое наслаждение. Однако я позаботился скрыть свое состояние от Хилари, сознавая, что если я выдам свои чувства, это всего лишь заставит его считать меня заблудшей душой…

Наутро, сославшись на необходимость безотлагательного возвращения домой, я покинул Перигон. Сейчас, в библиотеке отцовского дома под Муленом, я пишу этот отчет о своих приключениях. Воспоминания о Ницее остаются такими же волшебно ясными, столь же невыразимо дорогими для меня, как если бы она все еще была рядом со мной, и я все еще вижу пышные занавеси полуночной спальни, освещенной причудливыми золотыми лампами, и в моих ушах все звучат слова ее прощания:

«Не бойся, ты найдешь меня, если будешь смелым и терпеливым».

Вскоре я вернусь, чтобы опять посетить развалины замка Фосефлам и вновь спуститься в подземелье, скрытое треугольной плитой. Но, несмотря на близость Перигона к Фосефламу, несмотря на все свое уважение к почтенному аббату, всю признательность за его радушие и восхищение его несравненной библиотекой, я и не подумаю навестить моего доброго друга Хилари».

Глава 1