Час Самайна - Сергей Пономаренко Страница 23

— Так чего вы боитесь, Ольга Илларионовна?

— Вы не представляете, что здесь было, когда город взяли большевики под командованием Муравьева… Они учинили страшную расправу над офицерами, которых было много в городе. Их легко узнавали по обмундированию. Кого убивали на месте, а многих согнали в Царский парк и там расстреляли. Счет шел на тысячи. Но не только офицеры пострадали. Погибло много патриотически настроенных молодых людей. Они пали жертвой романтических, националистических настроений, в результате которых обрили головы, оставив «чубы» и «оселедцы», следы которых не так легко было уничтожить. На коже оставались светлые пятна, по которым большевики легко узнавали «гайдамаков». Проводили повальные обыски и, если находили бумаги о службе в воинских частях Центральной Рады, расстреливали на месте. Расскажите, Мира, а как в Одессе?

— Ничего хорошего. Все то же, что и здесь. Благодарю за чай, Ольга Илларионовна. Если не возражаете, я хотела бы прилечь — очень устала с дороги.

— Конечно, Мирочка! Можно мне вас так называть?

— Как вам будет угодно.

— Идемте, я вас провожу в комнату. Ночью пока еще не очень холодно, поэтому не топим. Я положила прекрасное пуховое одеяло. Вам будет очень тепло.

Город оказался большим, впечатляющим, зеленым, хотя уже стояла поздняя осень, и каким-то напуганным. Магазины и лавки работали, на прилавках много такого, о чем в Питере можно только мечтать. Чтобы познакомиться с городом, пошла пешком. Скоро Большая Васильковская перешла в Крещатик. Было воскресенье, на улицах довольно людно.

Большие, красивые дома стояли по обе стороны улицы, множество деревьев охраняли-обрамляли мостовую, по которой двигались конки, экипажи, автомобили. Не верилось, что этому городу пришлось многое пережить.

Прошли несколько гайдамаков, опереточно одетых в широкие шаровары, серые жупаны, шапки со шлыками, с кривыми саблями на боку. Рассмотрев их лица, я поняла, что опереткой здесь не пахнет и лучше не попадаться им на пути. Прошла мимо наглухо закрытого здания цирка, а здание городской думы сразу узнала по острому шпилю. В самом конце Крещатика вышла на площадь, как оказалось, называвшуюся Европейской. Здесь начинались центральные парки — Купеческий, Царский, Шато де Флер. С удивлением увидела публику, направляющуюся туда. Целый день гуляла, знакомилась с городом, побывала на Владимирской горке, откуда открывался замечательный вид на Днепр, прокатилась на трамвае, двигающемся на гору и с горы по рельсам и канату и носящем необычное название «фуникулер».

Вечером у Ольги Илларионовны меня ждал сюрприз — Яша. Выпили с хозяйкой чаю с вишневым вареньем. Яша так самозабвенно и с юмором рассказывал о своей работе в земледельческом комитете, что я даже поверила, что здесь он только этим и занимается. Потом уединились в его комнатке.

— Как тебе здесь, привыкаешь? — улыбаясь, спросил он, когда я, повисев немного на его шее, дала ему передохнуть.

— Я сегодня увидела кусочек города! Он прекрасен, и главное — в нем находишься ты! Объясни, зачем весь этот маскарад: сестра из Одессы, Мира? Я там сроду не бывала. Хозяйка расспрашивает, а я не знаю, что отвечать.

— Так надо. Идет война…

— Какая война? Ведь с немцами мир.

— Он будет недолго продолжаться. В Германии неспокойно, там назревает революция.

— Так, значит, все, что ты рассказывал за столом…

— Плод моей фантазии. Ты знаешь, что я здесь не для этого. У меня очень важная миссия, и я ее выполню.

— А если немцы тебя поймают?

— Я верю в судьбу. Кроме того, у меня есть амулет, его здесь называют «оберег».

— Какой амулет?

— Потом расскажу и покажу. Главное, Женя, будь осторожна. Если после обеда будешь прогуливаться по Крещатику, то ни в коем случае не с правой стороны.

— Почему?

— Потому что там без спутника ходят только проститутки!

— Ты смеешься надо мной?

— Я забочусь о тебе, поэтому и предупреждаю.

— Ты хочешь сказать, что…

— Сейчас поведу тебя ужинать, так как одним чаем с вареньем, даже если оно вишневое, сыт не будешь.

— Ты своими шутками все время уводишь меня в сторону. Скажи, у тебя очень важное задание?

— Очень и очень, важнее не бывает. Но… на голодный желудок невыполнимое. Да, еще. Завтра переедешь на другую квартиру — я тебе уже подыскал. Видеться будем, когда у меня будет время, а его у меня…

— Никогда не будет!

— Но я его найду… И запомни: ни с кем не откровенничай, никому не говори, что ты из Питера, ни с кем не сближайся, в разговоре не молчи. Говори, много говори, но ничего конкретного. На прямые вопросы не отвечай, увиливай, политические симпатии и антипатии вслух не высказывай. Да, сейчас у меня другое имя — Антон Вишневский. А теперь поехали. Мы должны как следует отметить твой приезд!

— Не возражаю, Антон Вишневский!

Яша большой конспиратор, он засекретил все, в том числе и наши отношения. Мы с ним живем на разных квартирах, видимся нечасто, ведь для него дело — прежде всего. Для меня снимает крохотную двухкомнатную квартирку на Трехсвятительской улице, это почти центр города. Дни похожи друг на друга как близнецы, и я начала путаться во времени. Яша весь в революционных делах, здесь у него масса знакомых, друзей, товарищей по партии. А я не у дел, целыми днями свободна, предоставлена сама себе. Единственная моя обязанность — вечерами быть дома, авось Яша освободится от революционных забот и вспомнит обо мне. Я полностью на его содержании, завишу от него. Он платит за квартиру, дает мне небольшие деньги на питание — материально я обеспечена, но духовно. Дай общение… По его требованию я изолирована от всех его друзей, связей. Редкие вечера мы проводим вместе, только вдвоем Я знаю, он человек общительный, любит пошуметь, повеселиться, но правило, которое он навязал мне, касается при наших встречах и его. Впрочем, с моей стороны неправильно жаловаться на свою участь. Я уже знаю, что он готовит покушение на самого гетмана Скоропадского.

Один раз я видела гетмана Скоропадского проезжающим в автомобиле по Крещатику — красивый представительный мужчина в белой черкеске, смерти которого хотят здесь очень многие. Яша сожалеет, что удавшееся покушение на германского генерала Эйхгорна произошло до его приезда. Немцы после расстреляли много заложников… Стараюсь об их судьбе не задумываться. Пострадать за чужую вину? Знать, что через несколько мгновений навсегда померкнет свет, и все из-за того, что кто-то реализовывал свою революционную идею, которая тебе глубоко безразлична, а ты просто оказался не в то время и не в том месте и за это должен ответить своей жизнью? Что чувствовали приговоренные к смерти за чужую вину, можно лишь догадываться. А вот что чувствовали те, кто реализовал свою идею, из-за которой погибли другие? Или те, которые за вину одних расстреливали других?