Дети вампира - Джинн Калогридис Страница 23

Что теперь делать? Скоро наступит утро. Что возобладает во мне? Раскаяние или томительное ожидание новой встречи?Стану ли я делать вид, будто ничего не было, и подвергать себя ежедневным пыткам? Или постараюсь вновь встретиться с нею? Даже сейчас при мысли о Герде во мне вспыхивает огонь страсти. Я воображаю, как на цыпочках подкрадываюсь к двери их супружеской спальни, осторожно захожу внутрь и вижу крепко спящего Брама и ее – лежащую и ждущую меня...

Абрахам, брат мой! Я жестоко обманул тебя – и с дрожью в душе думаю о том, как повторить свой подлый поступок!

Наконец-то я нашел свою любовь. И сердце отказывается внимать доводам разума о том, в каком немыслимом положении я оказался. Ну почему мое счастье должно быть сопряжено с ложью и чувством вины? Почему моя радость должна приносить другим только горе?

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

19 ноября 1871 года

"Дьявол и смерть" – так сказала Лилли и оказалась права. Дьявол явился и поразил меня в самое сердце.

А я-то по глупости думал, что ничего более страшного сегодня уже не случится... Утром мы похоронили отца. Тяжело видеть, как гроб с телом человека, сделавшего окружающим столько добра, опускают в холодную, сырую землю. Это ждет каждого из нас, но мысли о неизбежной кончине не тревожат душу, пока не увидишь смерть любимого человека. Отчасти меня утешает мысль, что о папиных добрых и благородных делах помнить будут еще очень долго.

Похороны дались мне нелегко, но необходимость утешать других отчасти притупляла собственную боль. Мама держалась на удивление стойко, хотя ее горе куда сильнее и острее нашего с братом. Зато бедняга Стефан все время находился на грани обморока. Когда гроб опустили в могилу и мы бросили туда по горсти влажной земли, брату стало совсем плохо. Думаю, если бы не моя поддержка, Стефан наверняка потерял бы сознание. Я стоял между ним и Гердой. Как и Стефан, она плакала, не стесняясь слез, лившихся, словно осенний дождь, из ее больших темных глаз. Чтобы не заплакать навзрыд, она плотно сжимала побелевшие губы.

Герда, моя дорогая, измученная горем жена. Я знаю: в твоей душе нет ни обмана, ни жестокости. Почему же я не сумел дать тебе той любви, какой ты от меня ждала?

После похорон мы вернулись домой, чтобы еще несколько часов подряд выслушивать соболезнования от знакомых и незнакомых людей. Гостиная, наполняющаяся цветами, тарелки с поминальным угощением. Можно без преувеличения сказать, что Яна Ван-Хельсинга знал весь Амстердам. Его любили и бедные, и богатые. Стефан не выдержал еще и этого испытания и ушел к себе. Мама, Герда и маленький Ян остались на мне. Отчасти я был рад этому, поскольку мог отвлечься от собственных горестных переживаний. Мой сынишка, названный в честь деда, еще слишком мал – ему не понять, куда же исчез Ян-старший. Нам было никак не увести его из передней. Едва только открывалась входная дверь, малыш, громко топая, бежал к ней и с надеждой спрашивал:

– Деда?

Со временем какие-то подробности сегодняшнего дня померкнут и забудутся, но эта картина навсегда останется в моей памяти.

Уже к вечеру, когда ушел последний посетитель, я, чтобы хоть как-то рассеять свое тягостное состояние, отправился навестить больных. Задним числом сознаю: каким же глупцом я был! Работа и долг – превыше всего. Даже в такой день.

Из всех моих пациентов наибольшее опасение у меня вызывала пожилая женщина по имени Лилли. Она не помнила ни своей фамилии, ни адреса, по которому жила. За все время, что она находилась у нас в больнице, никто не приходил, чтобы справиться о ней. Наши попытки разыскать ее родственников тоже не увенчались успехом. Скорее всего, Лилли жила одна, в каком-нибудь бедном квартале. Два месяца назад ее подобрали на улице в невменяемом состоянии. Женщина размахивала руками и повторяла бредовые фразы о призраках, не дающих ей ночью покоя, и о красных глазах, светящих из темноты. Причина ее болезни крылась не столько в расстройстве рассудка, сколько в сильнейшей анемии, так что правильнее было бы отправить Лилли в обычную больницу. Увидев ее во время врачебного обхода, я понял, что эту женщину незачем держать в лечебнице для душевнобольных. Мне удалось снять для нее комнатку в дешевом пансионе. Питание и отдых сделали свое дело: видения и бред у Лилли прекратились, но зато выяснилось, что она воображает себя ясновидящей и целые дни проводит за картами Таро.

У каждого человека есть свои странности. Я считаю ее чудачество вполне безобидным, хотя и несколько эксцентричным. Лилли не обижается и даже шутит со мною насчет своего пристрастия к картам. Но сейчас меня волнует не душевное, а физическое состояние пациентки. Несмотря на все наши усилия, у нее опять обострилась анемия. Однако болезнь протекает каким-то нетипичным образом, и я подозреваю, что на фоне анемии у Лилли появилось еще какое-то другое заболевание. Мне обязательно нужно определить, какое именно, чтобы лечение было успешным.

Я собирался навестить нескольких пациентов, но Лилли была первой, и это придало вечеру особую, драматическую окраску. Как всегда, я постучал в приоткрытую дверь ее комнатки и, услышав приглашение, вошел.

Она сидела в постели. Редкие седые волосы были убраны под ночной чепец, а костлявые плечи укутаны платком. Карты Лилли раскладывала прямо на одеяле. По обе стороны от кровати стояли простенькие канделябры, и в каждом горело по полудюжине свечей. Их колеблющееся пламя придавало комнате совершенно нереальный и отчасти даже жутковатый вид. Да и сама Лилли со своей бледной кожей, серыми губами, морщинистым лицом (свечи еще сильнее подчеркивали дряблость старческой кожи) вполне сошла бы за ведьму из детской сказки. Услышав, как я вошел, она подняла голову и посмотрела на меня живыми черными глазами, белки которых с возрастом приобрели желтоватый оттенок.

– Смерть, – голосом прорицательницы произнесла Лилли. – Смерть и дьявол придут к вам этой ночью.

Услышь я это раньше, я бы снисходительно улыбнулся. Но после недавних похорон отца ее слова неприятно меня задели. Стараясь все же не обидеть старуху, я ответил:

– Карты здесь ни при чем, Лилли. Не сомневаюсь, вы уже знаете, что мой отец умер и сегодня мы его хоронили.

На лице Лилли я прочитал сочувствие, однако ответ ее был совсем не таким, как я ожидал.

– Ах да... Да, мой дорогой доктор, я это знаю. Простите, я своими глупыми словами разбередила свежую рану. Это вам-то, кому я обязана жизнью.

Лилли почтительно склонила голову, а затем сказала:

– Ваш отец был замечательным человеком. А скольких больных он лечил бесплатно! Не сомневаюсь, его душа отправилась прямо в рай.

– Я тоже так думаю, – пробормотал я.

Не знаю, заметила ли она оттенок горечи, которую мне не удалось скрыть. Как было бы здорово верить в Бога и рай и утешаться мыслью, что теперь мой отец пребывает в вечном блаженстве. Но правда жизни гораздо непригляднее. Любовь, доброта, знания – все то, что делало моего отца тем, кем он был, исчезло, как свет погашенной свечи. Его открытое, приветливое лицо и ласковые, заботливые руки стали теперь пищей для могильных червей. Я не осмеливаюсь говорить об этом дома, и не потому, что боюсь осуждения со стороны близких. Я не имею права наносить маме удар в самое сердце. Она горячо верит во все христианские религиозные предрассудки. Так пусть они принесут ей хоть какое-то утешение.