Дверь на Сатурн - Кларк Эштон Смит Страница 26

Но прилив и отлив теней происходили во дни, которые сменялись перед концом времен; до того, как старый мир, заблудившись с солнцем в странных небесах, должен был потеряться в космической темноте или под влиянием изменившегося противоречивого тяготения обособленно обрушиться в пустоту; его гранитные кости в свете странных солнц должны были отряхнуться от пыли рабов и королей. Полдень был окружен темнотой, и сумерки в глубине дворца смешивались с солнечным светом. Там ничего не менялось, земли были мертвы, только перемешивались устойчивые массы времен. И в настороженной тишине перед наступлением сумерек перемещающиеся тени казались насмешкой над переменами; всего лишь бессмысленная фантасмагория вещей, которые давно исчезли; останки предметов забытого времени.

И теперь солнце медленно темнело в середине небес, некогда обширных, а сейчас большой частью невидимых. И сумерки успокаивали тени во дворце Августа, поскольку сам мир катился вниз к длинной и единственной тени невосполнимого забвения.

– Да, место я нашел, – сказал Фалмер. – Странное такое. И очень похоже на то, как его описывают легенды.

Как бы отгоняя от себя неприятное воспоминание, он быстро сплюнул в огонь и, отвернувшись от внимательного взгляда Тона, хмуро уставился в быстро темнеющую чащобу венесуэльских джунглей.

Тон, который едва оправился от перенесенной тропической лихорадки, свалившей его в тот самый момент, когда их совместное путешествие подходило к концу, молча и с недоумением разглядывал Фалмера. За три дня, что они расстались, с его напарником произошла какая-то странная перемена, и внешние проявления казались Тону совершенно необъяснимыми.

Перемены были, что говорится, налицо. Фалмер, этот жизнелюб и балагур, который даже в трудные минуты жизни никогда не замыкался в себе, сейчас сидел молча, с угрюмым видом и, казалось, весь поглощен своими мыслями, от которых ему было явно не по себе. Его грубовато-добродушное лицо осунулось и как-то вытянулось, а глаза странно сузились, превратившись в две ничего не выражающие щелки. Хотя Тон и пытался списать свои впечатления на только что перенесенную лихорадку, он очень беспокоился.

– Ну, а что хоть за место это, ты можешь мне сказать? – попытался он продолжить разговор.

– Да ничего особенного, – странно-глуховатым голосом откликнулся Фалмер. – Просто пара полуразрушенных стен да покосившиеся колонны.

– Так ты что, так и не нашел той могилы, о которой шла речь в индейской легенде, ну, там, где говорится о спрятанном золоте?

– Могилу-то я нашел, но… никаких сокровищ там нет, – буркнул Фалмер, и в голосе его послышалось такое раздражение, что Тон решил воздержаться от дальнейших расспросов.

– Ну, что ж, – заключил он с наигранной легкостью, – тогда будем заниматься тем, ради чего мы сюда приехали: охотой за орхидеями. Поиски кладов, видимо, не по нашей части. Кстати, тебе по пути ничего не попалось: ну, там, какого-нибудь необычного цветка или растения?

– Нет, черт бы их всех побрал! – взорвался Фалмер, и Тон в пламени костра увидел, как внезапно посерело его лицо, и в глазах за сердитым блеском замаячило выражение страха и боли. – И больше ни слова об этом, – отрезал он. – У меня и так голова раскалывается. Опять, видимо, лихорадка идет, будь она трижды неладна. Завтра же двинем в обратный путь к Ориноко. Эта поездка у меня уже в печенках сидит.

Джеймс Фалмер и Родерик Тон были профессиональными собирателями орхидей. В сопровождении двух индейцев-проводников они продвигались вдоль одного из доселе не исследованных притоков в верховьях реки Ориноко. Местность буквально кишела довольно редкими экземплярами растений, но кроме богатства ее флоры, их привлекло сюда еще и другое. Среди местных племен ходили слухи о существующих поблизости развалинах древнего города. В этих руинах будто бы вместе с захороненными останками древнего народа зарыты в земле несметные сокровища – золото, серебро и драгоценные камни. Посоветовавшись, приятели решили проверить эти слухи. Тон заболел, когда до места захоронения оставался день пути, и Фалмер ринулся туда на каноэ с индейцем один, оставив Тона на попечение второго проводника. Вернулся он под вечер на третий день.

После некоторого размышления, Тон пришел к выводу, что неразговорчивость и замкнутость Фалмера можно, по-видимому, объяснить разочарованием, которое тот испытал, не найдя сокровищ. Должно быть, так оно и было, плюс какая-нибудь тропическая зараза, которую он подхватил в пути. Хотя, с другой стороны, отметил про себя Тон, прежде в подобных обстоятельствах Фалмер никогда не вешал носа.

Больше в тот вечер напарник не произнес ни слова. Он сидел, вперившись остекленелым взглядом во что-то видимое ему одному. Во тьме, сгустившейся за языками костра, сплетались нависшие над ними лианы. От Фалмера исходило ощущение страха. Продолжая наблюдать за ним, Тон, к своему удивлению, обнаружил, что индейцы, сидевшие рядом с непроницаемым и загадочным видом, тоже украдкой бросают взгляды на его приятеля, как бы в ожидании грядущих перемен. В конце концов, он решил, что не в состоянии найти ключ к разгадке того, что творится с Фалмером. Тон оставил свои попытки и забылся тревожным сном, выходя из которого, он неизменно утыкался взглядом в окаменелое лицо Фалмера, но оно становилось все менее различимым в гаснущих бликах костра.

Утром Тон снова почувствовал себя окрепшим: голова прояснилась, и сердце четко и ровно отбивало пульс. Зато недомогание Фалмера явно прогрессировало: он уже не мог без усилий подняться на ноги, почти совсем не разговаривал, и в движениях его появилась какая-то странная одеревенелость и медлительность. Он, похоже, совсем забыл о своем намерении сняться с лагеря, и Тону пришлось взять на себя все заботы, связанные с отправкой в путь. Нездоровье его приятеля все больше и больше тревожило Тона: лихорадкой тут явно не пахло, симптомы были совсем другими. На всякий случай он, однако, перед отправкой ввел Фалмеру сильную дозу хинина.

Бледно-золотистые лучи утренней зари пробивались сквозь густые кроны высоких деревьев, когда путники погрузили свою поклажу в долбленки и, оттолкнувшись от берега, тихо заскользили вниз по течению. Тон занял место на носу, Фалмера усадил на корме, а объемистый тюк с корнями орхидей разместил посередине. Оба индейца погрузились вместе с походным снаряжением в другой лодке.

Это было долгое и томительное путешествие. Река вилась усталой зеленой змеей в окружении нескончаемого тропического леса, из которого, словно физиономии гномов, с издевательской ухмылкой проглядывали головки орхидей. На всем лежала печать тишины, нарушаемой лишь всплесками погружаемых в воду весел, истерической перебранкой возбужденных мартышек и гортанными кликами птиц огненно-яркого оперения. Из-за верхушек деревьев показалось солнце, сразу обрушив настоящие водопады сверкающего зноя.

Изредка поглядывая через плечо, чтобы приободрить Фалмера дружеским замечанием или вопросом, Тон продолжал упорно грести. Его напарник сидел на корме, неестественно выпрямившись и не делая никаких попыток взять весло в руки. В его глазах, в странно побледневшем и сведенном страдальческой гримасой лице застыло выражение крайнего испуга. Он никак не реагировал на реплики Тона и только время от времени конвульсивно встряхивал головой, словно кто-то невидимый дергал ее за веревочку. Потом эта тряска и дрожь стали сопровождаться глухими стонами, как будто он от боли начинал впадать в беспамятство.