Невидимый - Дэвид Левитан Страница 28

– Ты не обязана это делать, – говорю я.

Она пробегает пальцами по моим волосам.

– Знаю. Я не обязана здесь быть. И все же я здесь.

– Почему? – спрашиваю я.

– Наверное, это как-то связано с любовью, – произносит Элизабет. – А теперь нужно успокоиться. Давай чуть-чуть отдохнем. Нам надо о многом подумать.

Я поворачиваю голову так, чтобы смотреть на нее. Она наклоняется ко мне.

Моего поцелуя недостаточно. Я столько всего хочу с ней разделить.

Любовь.

Страх.

Благодарность.

Мы идем в парк.

В этот раз она замечает – то, как все меня игнорируют. То, как все смотрят на нее, если она что-то мне говорит. То, что я не оставляю следа.

– Каково это? – спрашивает Элизабет, когда мы находим тихий уголок под одним из каменных мостов.

– Трудно сказать, – уклончиво отвечаю я, но, заметив, что это ее не устроило, пытаюсь дать более развернутый ответ. – Дело даже не в одиночестве. Источником одиночества является мысль, что ты можешь участвовать в жизни остального мира, но ты не участвуешь. Быть невидимым – значит, жить уединенно, не имея шанса на то, что ситуация может измениться. Поэтому через какое-то время ты просто устраняешься от мира. Это можно сравнить вот с чем: ты находишься в театре – сидишь один в зрительном зале, и все остальное происходит на сцене.

– Это ужасно, – говорит Элизабет.

– И да, и нет. Порой, скорее, да, порой, скорее, нет.

– Но я знаю, что ты подразумеваешь под одиночеством. Мне кажется, ты более всего одинок, когда люди, которым ты доверяешь, обращаются против тебя. Когда ты изгнан. Я проходила через это – по крайней мере, в некоторой степени. Это все равно что быть сброшенным со сцены и сосланным в зрительный зал – наблюдать, как все на свете происходит без твоего участия.

И вот мы сидим. Под каменным мостом, наблюдая, как люди мчатся, ходят, шагают, пробегают мимо.

Теперь нас двое в зрительном зале.

Когда мы возвращаемся домой, Элизабет говорит:

– Я хочу, чтобы Лори тоже там был. Когда придет твой отец. Мне кажется, он нам поможет.

– Ты уверена? – спрашиваю я.

– Да. Мне не так уж трудно производить впечатление сильного человека, когда я с тобой. Но действительно ли я такая? Я стараюсь избегать конфликтов. У меня плохо получается в них участвовать. А вот Лори на этом собаку съел. Представляешь, когда отец провожал нас в аэропорту, притворяясь, что мы просто отбываем в какую-то семейную поездку без него, а не уезжаем насовсем, чтобы начать новую жизнь без папы, я даже поцеловала его на прощание. А вот Лори назвал его придурком. Что было совершенно правильно.

– Что ж, в тесноте, да не в обиде, – соглашаюсь я.

Элизабет собирается позвать брата.

Вернувшись домой и ненадолго оставшись в одиночестве, я не знаю, чем себя занять.

Они стучатся ко мне в половине шестого. Я знаю, что это именно они, поскольку папа никогда не стучится.

– Ничего себе, – восклицает Лори, когда я открываю дверь.

Я должен запомнить, что он не привык к тому, что, например, двери могут открываться сами по себе.

– Заходи, – говорю я ему.

– А тут симпатично, – замечает Лори, осматриваясь.

Возможно, это всего лишь проявление вежливости. Я уже и не помню, когда меня волновало, что думают о моей квартире другие люди. За последний год она во многом стала музейной версией себя самой. Когда мама умерла, я не стал заказывать новую мебель или развешивать на стенах какие-то другие картины.

Все мы слегка напряжены и слишком внимательно следим друг за другом. Я присматриваюсь к реакциям Элизабет, она – к моим, а Лори вглядывается в нас обоих, хотя за моими реакциями, конечно же, проследить труднее. Лишенный возможности наблюдать за моим выражением лица, Лори разглядывает квартиру в поисках подсказок. Если они и есть, сам я их ни разу не видел.

Элизабет сует руку в карман.

– Наверное, это выглядит странно, но я кое-что тебе принесла.

В руках у нее – сложенный лист бумаги. Вместо того чтобы сразу дать его мне, она его разворачивает. Разглаживает. Кладет на стол в гостиной.

Это набросок. Портрет мальчика.

– Он далек от совершенства, – говорит Элизабет. – То есть это просто упражнение. Нарисовать что-то по памяти.

– Это?.. – спрашиваю я.

– Да. Это ты.

– Он никогда себя не видел? – вмешивается Лори.

– Нет, – отвечает Элизабет, глядя мне в глаза. – Думаю, не видел. Правда?

– Правда, – шепчу я.

Я не хочу видеть портрет.

Я хочу его видеть.

Я его вижу.

Вот он, я.

Я.

Это я. Быстрый набросок моего лица.

– Я просто подумала, что ты бы…

– Ты права. Да. Спасибо.

Лори протягивает руку к изображению и берет его, чтобы лучше рассмотреть.

– Неплохо, – говорит он. – То есть ты выглядишь… как настоящий.

– Я и чувствую себя настоящим, – говорю я.

Никто из нас не знает, что с этим делать.

– Могу я осмотреть остальные комнаты? – спрашивает Лори.

В ответ я провожу для них что-то вроде экскурсии. Все мы ждем, когда появится отец. И в шесть часов ровно он появляется.

Поворот ключа в замке. Отец произносит мое имя.

Мы возвращаемся в гостиную.

– Папа, – говорю я, – ты помнишь Элизабет. – Я уверен, что он помнит ее, но, может, забыл ее имя. – А это ее брат Лори.

У папы растерянный вид.

– Он тоже способен тебя видеть?

– Нет, – отвечаю я. – Только Элизабет.

Мгновение мы стоим в неловкой тишине. Папа предлагает Элизабет и Лори напитки, как будто он здесь живет. Лори просит воды, давая папе возможность на секунду покинуть нас и уйти на кухню.

– Тебе нужно спросить его, – говорит Лори, как только отец исчез из поля зрения.

– Что?

– Как получилось, что ты такой. Спроси о проклятии.

– Он мне все равно не скажет.

– Ладно, – говорит Лори. – Тогда я спрошу.

– Лори… – предостерегающе произносит Элизабет.

Но разве не за этим она привела его сюда в первую очередь?

Не успела она закончить фразу, как появляется папа со стаканом воды. Дождавшись момента, когда стакан переходит из рук в руки, Лори огорошивает отца вопросом:

– Почему Стивен невидим?