Кровавый гимн - Энн Райс Страница 34

Несмотря на то что герменевтика боли когда-то совершенно убедила меня в моем личном спасении, поскольку я однажды совершила всеобъемлющую молитву об Избавлении, во время которой обнимала Христа и целовала пять его ран, чтобы обрести силы и вынести приближение конца, казалось неизбежного для меня, теперь я обнаружила, что иду к Богу по абсолютно неопределяемым тропам.

Возможно ли, что я, будучи вампиром, имею одновременно душу вампира и душу человека и таким образом избавляюсь от человеческих обязательств и любых человеческих условностей? Думаю, что нет.

Думаю, наоборот, теперь у меня сверхчеловеческие обязательства: исследовать, как можно максимально использовать мою силу, ведь, несмотря на то что я стала вампиром по доброй воле и приняла крещение Кровью, по рождению, по физическому строению я человек и, следовательно, должна соблюдать принятые в мире людей условности, хотя никогда не повзрослею и не умру в общечеловеческом смысле этих слов.

Вернемся к неизбежному вопросу о Спасении. Да, я попрежнему существую в относительной вселенной, и не важно, насколько эффектно я теперь выгляжу или функционирую, я вижу себя все в тех же трех измерениях, что и до моей метаморфозы. И следовательно, могу спросить, существую ли я волей-неволей вне Милости, утвержденной нашим Небесным Спасителем самим фактом его инкарнации, произошедшей еще до его распятия, а я твердо верю, что эти два события имели место в истории человечества, они познаваемы и заключают в себе ответ.

Могут ли таинства святой Матери Церкви спасти меня в моем нынешнем состоянии? По первому впечатлению, исходя из моего небольшого опыта и того, как стремительно боль и страдания сменились экстазом и невоздержанностью, я должна прийти к выводу, что самой своей природой отлучена от Церкви.

Но возможно, как бы тщательно я ни исследовала окружающий мир и самое себя, я никогда не получу ответ на этот вопрос. Не приблизит ли меня это незнание к полноте экзистенциального сосуществования с человечеством?

С моей стороны было бы мудро со всем смирением и изначальным стремлением к совершенству признать, что, какими бы бесконечно долгими или, наоборот, невыносимо короткими ни были мои странствия, я так и не узнаю, могу ли я рассчитывать на долю в Искуплении Спасителя. И вероятно, это самое незнание и есть цена, которую я плачу за сверхчеловеческую чувствительность и триумф утоления жажды крови над болью, когда-то мучившей меня, за победу над смертью, которая тиранила меня своим приближением, и неистребимой враждебностью человеческого времени». Ну, что вы думаете?

– Очень хорошо, – сказал я.

– Мне понравилось выражение «волей-неволей», – подал голос Квинн.

Мона подскочила к нему и начала пинать его и хлестать своими страничками по плечам. Он только посмеивался и небрежно отмахивался одной рукой.

– Видишь, это лучше, чем реветь!

– Ты неисправимый мальчишка, – заявила Мона и сама расхохоталась. – Неисправимый, невозможный мальчишка! Ты совершенно недостоин того, чтобы я делилась с тобой своими философскими размышлениями! Что, скажи на милость, ты написал с момента Крещения Кровью, почему твой маленький сверхъестественный мозг высушил все чернила до последней капли?

– Подожди минутку, замолчи, – вмешался я. – Кто-то ругается с охранниками у ворот.

Я встал.

– Боже, это Роуан! – воскликнула Мона. – Проклятье! Не надо было звонить ей на сотовый!

– На сотовый? – переспросил я, но было уже слишком поздно.

– Определитель номера, – пробормотал Квинн, поднимаясь со стула, и обнял Мону.

Вне всяких сомнений, это была Роуан – задыхающаяся от ярости. Оба охранника спешили следом, безуспешно пытаясь ее остановить. Роуан бежала по подъездной дорожке и вдруг остановилась как вкопанная, увидев перед собой Мону.

Шок, который испытала Роуан при виде Моны в свете окон второго этажа и вечного сияния ночного неба, был таким, что, казалось, она на бегу натолкнулась на невидимую стену.

Майкл, догнавший ее буквально через секунду, был поражен не меньше.

Пока они стояли и не знали, как реагировать на увиденное, я подал знак охранникам, что разберусь с возникшей ситуацией без их помощи.

– Давайте поднимемся в квартиру, – предложил я и указал на металлическую лестницу.

Бесполезно что-то говорить в подобных обстоятельствах. Они не сознавали, что перед ними вампир, и не подозревали ничего сверхъестественного в том, что предстало их глазам. Невозможность поверить в «чудесное» выздоровление Моны – вот что они испытывали.

Это был по-настоящему пугающий момент. Потому что, в то время как лицо Майкла озаряла искренняя радостная улыбка, лицо его супруги излучало нечто близкое к ярости. Вся жизнь Роуан сжалась в пружину за этой яростью, и я вновь был зачарован ее эмоциональным состоянием.

Очень неохотно, словно пребывая в сомнамбулическом состоянии, она позволила мне взять ее за руку. Тело ее напряглось. Как бы там ни было, я подвел ее к лестнице и пошел вперед, чтобы указать дорогу. Мона жестом пригласила Роуан подниматься за мной, а сама откинула назад волосы и с несчастным видом пошла следом.

Задняя гостиная была идеальной комнатой для подобного рода собраний – никаких книг, только широкий обтянутый бархатом диван и множество вполне приличных кресел эпохи королевы Анны. Конечно, там были инкрустированное дерево и позолота, и великолепные обои в бежевых и темно-красных разводах, и ковер, в рисунке которого причудливо переплетались гирлянды цветов, и полотна импрессионистов в широких резных рамах, похожие на окна в очень далекий, полный солнечного света мир. В общем, это была хорошая комната.

Войдя в гостиную, я тут же выключил верхний свет и зажег две менее яркие угловые лампы. В комнате воцарился полумрак, но от этого она не стала менее комфортной. Я предложил всем сесть.

Сияющий от счастья Майкл смотрел на Мону.

– Дорогая, ты выглядишь просто великолепно. Моя прекрасная, моя восхитительная девочка, – словно вознося молитву, твердил он.

– Спасибо, дядя Майкл, я люблю тебя, – печальным тоном ответила Мона и начала яростно тереть глаза, как будто эти люди намеревались вернуть ее в прежнее безысходное состояние.

Квинн не пошевелился и не произнес ни слова. Его самые худшие предчувствия были связаны непосредственно с Роуан.

Ее тоже будто парализовало, только глаза вдруг переметнулись с Моны на меня.

Действовать следовало быстро.

– Отлично, вы сами во всем убедились, – сказал я, переводя взгляд с Роуан на Майкла и обратно. – От чего бы ни страдала Мона, теперь она излечилась, болезнь отступила. Она дееспособна и полна сил. Если вы думаете, что я намерен объяснять, как это произошло, или вообще беседовать на эту тему, вы ошибаетесь. Можете называть меня Распутиным или кем-то еще хуже – мне это безразлично.