Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте Страница 36

Когда Звёзды покинули небеса – об этом, по крайней мере, молва не врёт, – после них в темноте остались дыры, из которых начали дуть ветра, как из пробитых воздушных шаров. Свистящие ветра со всех сторон набросились на бедняжку Луну, и она стала вращаться в небе всё быстрее и быстрее, точно дервиш. Скоро ветра сделались такими жестокими, что начали сдирать с неё куски плоти – бледной, полупрозрачной и мерцающей. Эти куски ветром сносило к земле, и они медленно падали на неё, точно перья или хрупкие лепестки.

Наконец с Луны больше нечего было сдирать. Её маленькое чёрное ядро упокоилось в пустоте, лишенной света; оно было не больше и не ярче кусочка сажи. Но, как и все существа, которым даётся возможность передохнуть, Луна опять начала расти, потому что она не может сдержать своё плодородие. Она поворачивалась так и этак, пионы цвели в её пупке, пышные хризантемы распускались на ладонях. Устрицы и головастики падали из её рта. Сосновые ветви змеились вокруг её талии. В её волосах молодые деревца переплетались и танцевали в слепом экстазе. Вскоре Луна опять сделалась полна и огромна, как прежде. Но небо, в котором теперь жило мало Звёзд, уподобилось реке, текущей меж нескольких острых скал; его течения были яростнее, чем ранее, и, как только Луна опять стала круглой и яркой, они опять принялись сдирать с неё плоть.

С той поры Луна тает и убывает, из средоточия света превращаясь в пятно сажи. Бедная, одинокая, маленькая Луна, которой лишь изредка удаётся передохнуть. Мы так её жалеем – мы, перья, мы, лепестки, мы, её дети, частицы её плоти. Сянь – кожура Луны, сброшенная точно кожура сливы. Мы то, что сдувают с неё чёрные ветра, мы серебристы и туманны, как тень наперстянки на рассвете, чисты и тверды, как покрытое морозными узорами стекло.

Однажды мы объявили священную войну гнилым еретикам, которые верят в фальшивую Луну и не скорбят о своих мёртвых, как мы. Сокрушение греха – тяжкий груз для одного. Мы давным-давно сдались… Если им хочется развлекаться мрачными сказками, мы не станем портить игру. Ибо знаем правду, и она помогает нам быть стойкими, невзирая на их извращения.

Не сомневаюсь, ты счёл меня мужчиной – такой образ соответствует моему труду. Но мы не мужчины и не женщины. Лепестки Луны не знают пола, детей, брака. Каждый месяц наши собратья падают, отделившись от её тела, и, если выживают, как черепашки, что стремятся к морю по песку, тогда наши ряды пополняются. Мы не приспособлены иметь детей; мы – маленькие луны, а луны не спариваются и не создают новые. Ещё мы не едим пять злаков, как люди, питаемся ветром и пьём туман. Стареем медленно, будто камни, и нам нелегко умереть, но иной раз это случается – ведь камень, пронизанный кварцевыми жилами, можно разбить.

Потому я достаточно стар, чтобы заявить тебе: я поднял Розовый купол Шадукиама над алмазными башенками города задолго до того, как он зачах и превратился в Кость-и-суть. В те дни я был архитектором, и отцы города обратились ко мне с просьбой укрыть их стены цветами, которые бы не бледнели, не вяли и не опадали. Кому-то пришло в голову, что одушевлённый осколок Луны кое-что смыслит в постоянстве. В качестве платы мне пообещали винную бочку, наполненную опалами и серебром, – они и тогда были склонны к порочным излишествам, ничего не изменилось…

Тогда Шадукиам представлял собой шипастую рощу строительных лесов. Жители вырезали куски дёрна, чтобы посадить дома, как деревья, во влажную чёрную почву, – город металла и торговцев был одержим вещами, которые росли! Алмазные башенки возвели недавно, их грани ещё резали и шлифовали рабочие, не боявшиеся высоты. Дороги вытаптывали, а не мостили кусками золота и серебра. Навесы Асаада были из шерсти. Как же мы с тобой подходим друг другу! Я помню город до того, как он стал Кость-и-сутью, ты – после. Эта история случилась до начала всех историй, мальчик, и я был её частью.

Я велел кое-кому из моих сестробратьев угнездиться на блистающих алмазных башенках или на платформах под ними и ждать меня, а сам полетел искать розу, что цветёт вечно.

Девочка проследила за тем, как мальчик исчез во Дворце, будто жужжащая пчела в пасти аллигатора. Она шла за ним, пока могла, желая продлить – хотя бы на миг! – время без одиночества, холода и молчания. Когда мальчик скрылся в тёмном здании со множеством башен, куда ей вход был заказан, девочка вышла на площадь, предназначенную для Динарзад и её супруга; шаги её маленьких ножек были легки. Леса возвели до половины, каштаны нагнули вперёд и в стороны, их обнажённые ветви-руки сплели друг с другом и украсили золотом, чтобы получился навес, достаточный, чтобы защитить прикрытую фатой голову Динарзад от взгляда небес. Девочка сомневалась, что небеса смогут что-то разглядеть сквозь столько ветвей и слоёв шелка. Солнце ещё не взошло, но или она и мальчик стали более опытными участниками этой маленькой игры, или Динарзад отчасти утратила бдительность. Девочка была уверена, что её друг в безопасности в своей тёплой постели, под одеялами из шерсти и лисьего меха. Возможно, туман намочил ему волосы надо лбом, а возможно, и нет.

По Саду бродили павлины; их зелёно-фиолетовые хвосты волочились по клумбам, а синие головы выглядывали из зарослей фруктовых кустов, усеянных поздними плодами. Девочка и павлины всегда сторонились друг друга: птицы не умели петь, она – напускать внушительность. Павлины не совсем дикие, а она была не совсем ручной. Однако особенный день стоил того, чтобы заключить мир, поэтому девочка, напрягая связки, издала писклявый крик павы. Кобальтовая птица выбралась из колючих зарослей и, клюнув её пальцы разок-другой, сунула голову ей в руки. Девочка тосковала по озеру, но ещё больше – по птицам, неприрученным гусям, опускавшимся в Сад за цветами и блестящими насекомыми и улетавшим с приходом зимы. Длинные изумрудные перья легко касались её щеки, когда павлин поворачивал голову туда-сюда, и она рассмеялась – смех был низким и резким, словно вечерний крик совы.

– Кто-нибудь смеет не делать то, что ты велишь? – раздался голос позади.

Из каштановой часовни вышел мальчик. Павлин испугался, зашипел на него и удалился, пыхтя и подняв хвост в знак сильного раздражения.

– Многие: садовники, сёстры, султаны.

– Что ж, тебе осталось лишь выучить их призывные крики. Уверен, в конце концов ты справишься и с этим.

Девочка криво усмехнулась:

– Ты должен быть в постели. У нас опять будут неприятности из-за тебя.

– Сегодня организовали банкет для новой семьи моей сестры: матери её жениха, отца и тридцати семи братьев и сестёр. Только представь себе! Я даже не пытался сосчитать кузенов и кузин. – Мальчик издал короткий резкий смешок, словно дёрнул тетиву лука. – Они забили жирафа! Я ни одного ещё не видел, но через задние ворота внесли пятнистого зверя, чтобы на пиру всем хватило шеи. Думаешь, шея вкусная? Я постараюсь принести тебе кусочек, если хочешь. Честное слово, никто не заметит, если я опять сбегу… Они уже привыкли, а она вряд ли посмеет устроить истерику перед новой роднёй. Все будут танцевать и пировать, пока не устанут ноги или языки – одно из двух.