Сначала было весело - Александр Варго Страница 38

– О! – восклицает Господин Кнут, внезапно оживившись. Изогнувшись, он рукоятью плети раздвигает ягодицы Нинки и, обнаружив искомое, проталкивает ее внутрь.

– А-а!

Несчастная дергается, но мучитель, словно взаправдашний наездник, сжимает ребра коленями и хватается свободной рукой за волосы.

– Родео, – роняет надсмотрщик в камуфляже, кривя в ухмылке губы. А взгляд пустой, равнодушный. Страшный.

От рывков девушки торчащая наружу часть рукояти дергается из стороны в сторону, а кожаное плетиво хлещет по сторонам.

– Замри! – орет карлик. – Тпру!

Подруга, скуля, замирает.

От страха меня колотит дрожь. Сердце, кажется, превратилось в кусок льда. Не я, только не я.

– На чем мы остановились? – интересуется Господин Кнут, слезая с «лошадки».

Нинка смотрит на мучителя полными слез глазами и молит:

– Отпустите, пожалуйста…

– Как только закончим с приятной частью, – подмигивает карлик, сдвинув передник набок. Невольно отмечаю, что сила, приплюснувшая тело к земле, здесь проявила милосердие. И даже, я бы сказала, щедрость, словно компенсируя недостаток роста. – Это будет наградой за усвоенный урок.

Слезы двумя ручейками стекают по девичьим щекам и капают на пол. Подруга зажмуривает глаза и покоряется воле карлика.

Не в силах помочь ей, закусываю губу и фокусирую взгляд на утопающей среди айсбергов грязно-розоватой пены мочалке. Но воображение живо восполняет картину, наброском которой служат красноречивые звуки. Я не могу их не слышать.

В мыслях полный разброд. Лишь детская страшилка, звучащая под примитивный мотивчик, крутится, словно фрагмент песни на заевшей пластинке граммофона. «Я ему отдалась при луне, а он взял мои девичьи груди, и узлом завязал на спине». И, вторя пульсации адреналина в крови, стучит страшная мысль: «Если он прикажет сменить Нинку, я…» – и бессильная ярость душит, сводит живот и порождает жалость к себе.

Секунды кажутся вечностью, в каждом шорохе, в каждом вздохе чудится зарождающийся приказ: «Теперь ты!»

Но звучит хриплый стон и ленивое:

– Пошли отсюда! Обе. Куда рванула? Кнут верни.

В камеру возвращаемся как были, обнаженными. Господин Кнут довольно насвистывает, Петр Евгеньевич привычно немногословен.

– Заходи… пошли… заходи.

От стен веет холодом, но сильнее дрожать невозможно, меня так трясет от страха и нервного напряжения, что зубы клацают. Того и гляди язык откушу.

Опустившись на лежак, обнаруживаю аккуратно сложенный халат. Не новый, но чистый и, главное, махровый.

Надеваю его. Пронизывающий до костей холод отступает. А вот дрожь – нет. Равно как и страх.

Из соседней камеры доносятся придушенные всхлипы Нинки.

Но ужас перед неопределенным будущим столь силен, что промелькнувшая жалость к подруге и к себе тоже растворяется без следа. Лишь решимость выжить крепнет в груди.

– Ко мне! – отрывисто бросает карлик. Хлестко и зло, как удар плети.

Робко приближаюсь к двери. Сердце испуганной пичугой бьется в груди.

– На колени!

– Нет!

Испуганно подаюсь назад, но низкорослый садист успевает в прыжке ухватить за волосы. Рывок, вскрикнув, сгибаюсь пополам.

– На колени! – рычит карлик, взмахнув плетью. Рукоять чувствительно бьет по плечу, раздвоенный конец жалит бедро.

– Нет, нет, – со стоном опускаюсь на колени. Я понимаю, что сопротивление не спасет, лишь принесет дополнительные страдания, но пересилить себя не могу.

– Не шевелись.

Дрожа всем телом, глотаю слезы.

Из объемного кармана на переднике Господин Кнут достает черный шарф и проворно завязывает мне глаза. Невольно отмечаю, что сейчас на нем штаны.

– Можешь встать. Повязку не трогай – убью!

Поднявшись на ноги, замираю. Доносящиеся звуки рисуют картину происходящего. Шелест шагов – карлик отошел. Шаг, второй, третий…

– Ко мне.

Послушно следую на голос.

Сослепу налетев на дверь, едва удерживаюсь на ногах.

Перед глазами роится хоровод бледных искорок.

– Дура! – неистовствует низкорослый надсмотрщик. Плеть обжигает голые ноги. – Ты! Стой! На месте! А ты иди ко мне.

Видимо, это он Нинке, которая находится в соседней камере.

– Нужно было сперва построить, – в голосе Петра Евгеньевича звучит равнодушие, – а потом глаза завязывать. Мороки меньше.

– Есть процедура, – зло огрызается Господин Кнут.

– Ну да, ну да…

Процесс повторяется еще раз. Я, Нинка и Федя. Максима нет. Значит, Боксеру все же удалось остаться на воле, и есть надежда, что он сообщит в полицию и нас спасут. Хотя надежда эта… иллюзорна. Этот говнюк, даже спасшись, не станет беспокоиться об остальных. От отчаяния и чувства безысходности сердце болезненно сжимается. Одна надежда – захочет отомстить за испорченную машину и украденный мобильник.

Построив нас таким образом, что Федя держится за карлика, я сжимаю локоть бывшему приятелю, а Нинка вцепилась в меня, здоровяк бросает:

– Вперед, пожалуйста.

То и дело наступая на пятки, следуем за провожатым. Господин Кнут яростно сопит, ругается, а следующий на некотором отдалении здоровяк фальшиво напевает:

– Вагончик тронется, перон останется…

Небольшая остановка, скрип двери, и мы продолжаем движение.

К чему такая конспирация?

Они боятся, что мы сможем потом найти это место? Здесь главное слово – потом. Оно означает надежду. К чему тайны, если пленнику не суждено оказаться на свободе. В какой-то миг повязка на глазах показалась мне такой… такой символичной, что ли.

От неожиданного собачьего рыка, раздавшегося очень близко, взвизгиваю.

– Тихо, мальчик, тихо, – с ленцой цедит здоровяк. – Не бойтесь – не укусит.

Несколько десятков шагов, и звучит команда стоять на месте.

Послушно замираю.

Рядом всхлипывает Нинка. Ее ногти болезненно врезаются в кожу, но я молчу. Бедненькая…

Грохочет металл о металл. Скрип, переходящий в визг.

– Вперед, – распоряжается карлик.

Наступая друг другу на пятки, выполняем приказ.

Поворот направо, и вновь семеним по длинному прямому коридору, слыша лишь гулкое эхо шагов и хриплое дыхание. Еще один поворот и почти сразу же еще один, только уже налево.

Довольно длинный переход по неровной поверхности, ноги то и дело подворачиваются на неожиданных выступах и впадинах. Поддерживая друг друга, избегаем падения.