Большая книга ужасов – 68 (сборник) - Елена Арсеньева Страница 4

Впрочем, толком поразмышлять на эту тему Ваське не удалось: ворона нашла его и вновь начала описывать над ним круги! Он метнулся вперед, запрыгнул с разбегу на одну ступеньку, вскарабкался на другую, чуть не провалился в щель на третьей, подскочил к двери, которая оказалась приотворена, протиснулся в нее, перевалился через ветхий порожек, миновал крохотные сенцы, заваленные каким-то старьем, – и оказался в полутемной комнатенке.

Ну и ну… Сколько же времени тут не ступала нога человека?! Все стены, пол, потолок и немногочисленная обстановка были оплетены паутиной, поросли мхом, подернулись белесой плесенью и выглядели совершенно отвратительно и пугающе. Окна запылились настолько, что ни единый солнечный луч не мог через них проникнуть.

Единственной вещью, которой не коснулось общее запустение, оказался висевший на стене портрет: просто холст без рамы.

К сожалению, полотно от времени почти сплошь покрылось трещинами. С трудом удавалось рассмотреть черты очень старой, но еще красивой женщины с гладко причесанными седыми волосами.

Вдобавок ко всему, портрет оказался аккуратно разрезан посередине. И на стене висела только левая его половина.

Васька разинул от изумления рот – да так и сел на заплесневелый пол. Да ведь перед ним висит вторая половина того самого портрета, который несколько дней назад получили Тимофеевы вместе с извещением о наследовании домишки в деревне Змеюкино.

То есть это получается что? То есть что же это получается? Это получается, что Васька сейчас находится в деревне Змеюкино?! В том самом доме, который был завещан Тимофееву-старшему?!

– Не может быть… – ошалело мяукнул он.

В этот миг половинка рта, еле различимая среди трещин на портрете, зашевелилась – и раздался старушечий голос:

– Зачем ты сюда пришел, Васька Тимофеев? Бежал бы восвояси! Хотя от нее ведь не отвяжешься… Теперь мучиться тебе, бедолаге, неисчислимыми муками, пока черная тварь злобу свою не насытит и местью не насладится!

– Какая месть? – пролепетал Васька ошеломленно. – Откуда вы знаете, как меня зовут? Какие муки? Какая черная тварь?! Кто это?

– Кто-кто! – буркнул портрет. – Известно кто! Ульяна Угрюмова! Ведьма Ульяна!

– Ведьма?! – тупо повторил Васька. – Но я никакой ведьмы не видел…

Зубы у него стучали от страха, мяуканье выходило прерывистым и неразборчивым, словно бы заикающимся…

– Не видел? – повторил портрет. – Ну так сейчас увидишь, бедолага!

Внезапно за Васькиной спиной повеяло мертвенным холодом. Он обернулся – и с визгом вскочил, заметался туда-сюда и наконец забился в угол, отчаянно желая сделаться таким же пыльным, замшелым и заплесневелым, как все в этой комнатушке, слиться с окружающим, только чтобы его не различила и не настигла черная мгла, которая медленно просачивалась в щелястую дверь.

* * *

Тьма сначала стелилась по полу, потом собралась в комок – и вдруг приняла очертания черной птицы, в которой Васька с ужасом узнал ту самую ворону, которая гналась за ним. Через миг ворона приняла облик змеи, вставшей на хвост, и закачалась в разные стороны, вертя маленькой плоской головкой, словно пытаясь отыскать скорчившегося в укромном уголке котенка. Вдруг змея свилась клубком и обернулась черной свиньей, которая мерзко хрюкнула, обратив к Ваське свой широкий вздернутый пятачок, но тут же вместо свиньи появилась женская фигура с понурой головой, распущенными волосами и руками, прижатыми к груди в том месте, где она была пронзена какой-то заостренной палкой.

При виде этой женской фигуры половинка портрета издала пронзительный вопль, яростный и в то время жалобный, а в ответ раздался издевательский хохот, снова напомнившей Ваське воронье карканье, – и черная тьма рассеялась: втянулась в щели в стенах, окнах, дверях, прилипла к потолку в виде черной паутинной бахромы – а посреди комнаты возникла одетая в длинное черное платье женщина, которая в одно мгновение нашла глазами Ваську и весело, добродушно улыбнулась ему:

– Здравствуй, котишка-оборотень!

На первый взгляд она была необыкновенно красива: черноволосая и черноглазая, с длинными стрельчатыми ресницами, белолицая и румяная… однако красота ее не восхищала, а пугала. Сросшиеся на переносице брови, тонкие, искривившиеся в недоброй ухмылке губы, острый подбородок и длинный, слегка загнутый нос придавали ей зловещее выражение.

Может быть, это не бросалось бы так в глаза при встрече на освещенной солнцем улице, но если вспомнить, где происходило дело и что предшествовало появлению красавицы, из какого черного дыма и мрака она возникла…

Да, тут уж было не до восхищения – от нее хотелось отвернуться и больше никогда в жизни не видеть!

«Ведьма, черная тварь», – вспомнил Васька слова портрета, и такая дрожь пробрала его, что показалось, будто даже стенка, к которой он прижимался, задрожала.

В самом деле – это была красота ведьмы, вампира, красота зла… если только зло может быть красивым.

– Ну, котишка-оборотень, – продолжала женщина, – я и не думала, что ты прыткий такой. Лихо от меня удирал! Или очень спешил наследство Марфы Ибрагимовны посмотреть?

И она захохотала, а портрет скривился словно в приступе боли.

Ваське было очень страшно, однако еще больше его разбирало любопытство.

– А скажите, пожалуйста, – робко мяукнул он, – неужели Марфа Ибрагимовна моему папе именно этот дом завещала? Уж очень он старый. Такое ощущение, что в нем вообще тыщу лет никто не жил.

– Ну ты скажешь, котишка-оборотень, – развела руками ведьма Ульяна. – Тыщу лет! Да всего каких-нибудь сотни полторы, не более того. С тех пор, как Марфа Ибрагимовна померла.

– Слушайте, здесь какая-то путаница! – воскликнул Васька. – Если она умерла сто пятьдесят лет назад, она никак не могла быть троюродной прабабушкой моего папы. Тогда даже моя троюродная бабушка еще не родилась! А про папу вообще и мыслей ни у кого не было. Значит, Марфа Ибрагимовна не могла завещать ему дом.

– А ты догадлив, котишка-оборотень! – одобрительно сказала Ульяна. – Само собой, ничего и никому Марфа Ибрагимовна не завещала – это я все подстроила, чтобы вместо тебя моего слугу к вам в дом заслать, а тебя сюда завести. Ты Васька, и он котом Васькой был! Думаю, уж достаточно долго! Я Петру Тимофееву буду вечно мстить через потомков его! Теперь твои мать с отцом хорошенько помучаются… и ты помучаешься, наблюдая за ними. А потом и сам сдохнешь!

Васька только хлопал глазами, слушая ее. «Какую-то пургу она гонит», – подумал растерянно.

– Ишь, вытаращился! – ухмыльнулась Ульяна. – А сейчас такое узришь… Эй, левый глазок, покажи нам то, что видит правый!

Портрет затрясся так, словно собирался сорваться со стены. Трещины пошли волнами, а потом вдруг все разгладились, словно и не было их никогда, и перед Васькой предстала половинка женского лица изумительной, несказанной красоты.