Кулинар - Александр Варго Страница 4

Александр выложил рис горкой на коническую тарелку с высокими краями. Сперва хотел украсить резными листочками петрушки, но понял, что это лишнее.

Стол в гостиной он застелил скатертью насыщенного голубого цвета. На ее фоне оранжевые дольки апельсина будут смотреться просто незабываемо. Жаль только, что нельзя сохранять вкус. Александр водрузил тарелку с рисом в центр стола. С двух длинных сторон поставил грудки, политые соусом и украшенные полумесяцами апельсиновых долек. Коньячного цвета дольки горели на зеленых листьях салата словно янтарь, выброшенный на берег приливной волной.

Возле тарелок Александр разложил ножи и вилки. Поставил фужеры из тонкого стекла на высоких ножках и бутылку вина. Окинул получившуюся картину оценивающим взглядом. «Хорошо». В прихожей стояла его сумка, с которой он сюда пришел. Достав из нее «Полароид», Александр вернулся в гостиную и сделал несколько снимков сервированного стола. «Интимный ужин на двоих», — назвал он мысленно свою работу. Он был удовлетворен. Никто не скажет теперь, что он не умеет готовить. Спасибо тете Маше.

Александр принялся за уборку. Тщательно перемыл всю посуду, которой пользовался во время приготовления блюда, протер все детали, к которым мог прикасаться, собрал инструменты и уложил их в сумку. Зашел в гостиную и вытер бутылку и фужеры. Кажется, все. Он удовлетворенно вздохнул и опустился в кресло. Минут десять он сидел, глядя на украшенный стол. Несколько раз поднимался, чтобы поправить тот или иной прибор. Наконец встал, переоделся и, не забыв прихватить сумку, вышел из квартиры. Прикрыв за собой дверь, он протер ручку носовым платком.

Полдня потребовалось Чинарскому не для того, чтобы уговорить знойно щерившуюся черной дырой вместо зубов a-la Шура (ударение на последнем слоге) Вальку разделить с ним его скромное, местами подванивающее грязными носками ложе, а чтобы дождаться, когда окончится ее рабочий день. Он отогревал сердце продавщицы куриных окорочков — окаянных «ножек Буша» — водкой, охолаживал пивом, омолаживал неуклюжими в своей витиеватой приподнятости комплиментами. Товарки иронично усмехались, но весьма сочувствующе и даже ободряюще косились на потрепанного жизнью бедолагу в замызганном пальто и вязаной шапочке на пепельно-грязных волосах. В этом мужике, в его расточительных повадках и зажигательном смехе, присутствовала некая харизма.

Валька обтирала о грубую мешковину фартука свои заледеневшие руки, взвесив очередную порцию «ножек», потом выпивала граммов пятьдесят водки из пластикового стаканчика, запивала пивом и с небрежной благодарностью кокетничающей деревенщины смотрела на своего словоохотливого ухажера.

Ей было чуть больше сорока, но стояние за открытым прилавком в мороз и дождь, в жару и ветер плачевным образом отразилось на ее внешности. От природы здоровая кожа сопротивлялась ветрам и солнцу, но не могла все же противостоять их разрушительной силе. Возле глаз расползлись морщины, щеки имели постоянный медно-багряный оттенок, губы обветрились и потрескались. Прямые пряди ее темных коротких волос полоскались на ветру, глаза смотрели бойко и хитро, рот кривился в ухмылке — все это, как и ее относительно стройная фигура, придавало ей известную молодцеватость. Даже когда Валька молчала, от нее за три версты веяло циничной правдой жизни. Даже когда она не исторгала из своего жадного до водки и веселых проклятий зева бранные софизмы и соленые аргументы, любой чувствовал исходящий от нее дух заносчивой развязности и вульгарной невоздержанности.

Чинарский говорил ей, что от нее пахнет молоком и клубникой, а она только ухмылялась. Он догадывался, что ее язык — слякотная тянучка рыбьих кишок, а нутро — дремучее царство заплесневелых отходов. Но ему это нравилось, и он не хотел копаться в объяснениях.

Когда приехала долгожданная тележка, а Валька, пересчитав остатки и сдав деньги, наконец освободилась, Чинарский расцвел. Единственное, что его огорчало, так это поистощившиеся финансовые ресурсы. Дома у него была припрятана некоторая сумма, но она имела гриф «секретно». Так Чинарский называл денежные средства, которые намеревался захватить с собой на ипподром с тем, чтобы сделать ставку на Звонкий Крестец или Черепаху. Он не только знал клички, повадки и возможности лошадей, участвовавших в забеге, но проник в самые конюшни, в закоулки душ конюхов и тайные помыслы букмекеров. Для этого он не брезговал подкупом, а зачастую ловил и подзатыльники и затрещины. На ипподроме действовала своя мафия, еще не окрепшая, как в развитых странах, но все же пытающаяся устанавливать свои правила.

Валька преобразилась. Она подкрасила губы, расчесала непослушные пряди, сняла войлочные сапоги и надела полусапожки на высоком каблуке, которые, правда, совершенно не шли к ее старой бесформенной куртке. Дешевая дамская сумочка на тонком длинном ремешке, которыми в избытке торгуют на «турецких» рынках, также мало вязалась с этим неженственным прикидом. Но дисгармония верхней одежды и аксессуаров не оскорбляла вкуса Чинарского. Он был горд и счастлив — телосложение его «мамзели», насторожившей его вначале своей излишней стройностью, не затронуло выбранных им относительно женской фигуры приоритетов. А именно — наличие крупного мясистого зада и больших грудей. Здесь он был неподкупен.

Он галантно взял у Вальки розовый пластиковый пакет с надписью «Шанель» и под ручку пошел с ней по гудящим апрельским возбуждением вечерним улицам.

— Погодь хоть куда, — улыбалась Валька, ежась от блаженства. — А ты далеко живешь?

— Пару кварталов, — подмигнул Чинарский.

Он достал из кармана скомканную десятку и, расправив ее, приценился к цветам. Продавцы изысканно шипастых роз дружно смерили его насмешливыми взглядами. Их было немного — человек шесть или семь, но стоявшие в огромных вазах цветы поражали разнообразием оттенков: от кроваво-черного до кисейно-розоватого и сливочно-желтого.

Чинарский вернул Вальке ее пакет.

— Подожди-ка меня тут…

Он шагнул к вазам с цветами.

— Сколько? — кивнул Чинарский на одну из ваз.

— Столько, сколько тебе и не снилось, — ответила ему смуглая азербайджанка с выкрашенными хной волосами.

— А если поточней?

— Пятьдесят — штука, — бросила женщина.

Он порылся в карманах. Выудил оттуда полтинник и протянул тетке. Та скептически пожала плечами.

— Упаковку надо? — Она зашелестела перед носом Чинарского разноцветной фольгой, какими-то блестящими рюшами и ленточками.

— Хватит простого целлофана, — спокойно сказал Чинаркий.

— Какую? — спросила азербайджанка.

— Красную, как твоя… — невозмутимо проговорил Чинарский.

Тетка швырнула в него полтинником, плюнула в его сторону и разразилась русской матерной бранью с кавказским акцентом.

Все это время Валька стояла в стороне. Весь ее вид свидетельствовал о душевном дискомфорте. Словно ей было стыдно за своего непрезентабельного, стесненного в средствах друга. Когда же услышала ругань торговки, поспешила оставить своего незадачливого товарища. Незаметно сдвинулась с места, обогнула здание рынка и пошла к трамвайной остановке.