Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте Страница 40

Буря в тот раз нагрянула быстро, и ни одна ящерица её не предсказала. Белые облака накатили как табун лошадей, и с ужасным треском, точно нож бросили в зеркало, начался Стеклянный дождь. Я почувствовала его… должна была почувствовать. Но, когда я об этом вспоминаю, совсем не помню боли, ран и того, как дождинки, касаясь меня, резали кожу. Но они врезались; тысячи осколков стекла обрушились на меня, пронзили плечи, руки, кожу на голове, щёки, ноги… Ах да, я вспомнила – ногам было больно… В стольких местах сразу, что я застыла как вкопанная, и стекло наполняло меня точно вода вазу.

Вообще, всё случилось очень быстро. В тот день выпало так много осколков, что, когда буря закончилась, я вернулась из степей обратно на дорогу, и, к моему удивлению, девочка из стекла вышла из девочки из плоти. Так много стекла и так быстро! В тот момент во мне было больше стекла, чем плоти, такой я и осталась.

Моя мать впала в неистовство. Она отбирала ящериц со всех королевств, партия за партией, без единого узора на спине. Кладка шла за кладкой, надежды отыскать лекарство разбивались вновь и вновь. Она посылала письма всем докторам, волшебникам и ведьмам, умоляя их вернуть дочери обычное тело. Мне неприятно об этом говорить, но нескольким породистым ящерицам со стеклянной мудростью на спинах даже скормили кусочки моей старой кожи, осторожно собранной на поле, где всё произошло. Но и это не помогло – я осталась стеклянной. Меня пытались вывалять в пыльце, покрыть стекло маслом и краской, грязью и травой. Но я сделана из дождя, с меня всё соскальзывает.

И вот настал день, когда солнце светило так ярко, что белки на ветвях ослепли, и на полях выросли сугробы. Мы шли с моей опечаленной матерью – её серебряные волосы висели влажными от снега прядями, – и вдруг я почувствовала, что моя кожа замерзает, и морозные узоры проявляются на моих щеках, руках, животе. Моё дыхание замерзало на лету, солнце светило сквозь мои волосы, как могло бы светить сквозь волосы любой другой девочки.

Мать обняла меня; её тёплые пальцы прилипли ко мне, она смеялась, плакала и звала меня дорогой доченькой. Мы гуляли по полям, она собирала для меня крокусы и кормила меня медовыми пряниками. Мы говорили о ящерицах, дожде и глупостях, о которых говорили всё время, пока я была лишь голосом и выемкой на кушетке. Но все эти глупости казались ярче и важнее теперь, когда она видела, как мои очерченные морозом глаза закрываются и что я смеюсь.

Однако снег не идёт бесконечно долго.

В те немногие дни, когда солнце и снег берут друг друга за руки, мы с матерью гуляем по высокой и ломкой траве. Когда в бесснежные дни наступает закат, мы плачем и в тишине ухаживаем за ящерицами. Я стараюсь уберечь её от того, чтобы она слышала мой голос не видя меня. Я призрак её дочери и очень жалею о своём бегстве в поля. Всё старый глупый ящер! Мне не следовало за ним гнаться. Но в глубине души я думаю, что стекло очень красивое, и только я из всех девушек в посёлке могу стоять под стеклянным дождём и смотреть на облака, которые плачут тяжелыми острыми слезами. Они больше не причиняют мне вреда…

Я стала мастерицей разведения вместо матери задолго до того, как могла бы унаследовать этот пост: ящерицы меня любят, и я позволяю им кусаться – мои стеклянные пальцы не чувствуют укусов, их зубы не оставляют отметин. У меня хорошо получается, даже лучше, чем у матери, и именно я открыла способ превращения драгоценных камней в еду, который меня прославил.

Но моя бедная мать плачет и зовёт меня по ночам, не видя, что я рядом.

– Я библиотекарь-призрак, – сказал голос. – Тень, которая носит ящериц туда-сюда, открывает и закрывает загоны. И только! Я стану стеклянной каргой, чьи морщины будут отбрасывать радужные блики, но никогда – королевой. Я буду мучить мою несчастную скорбящую мать и заботиться о том, чтобы кладки были сухими. Такая судьба мне уготована.

Вынуждена признать, что мы слушали разинув рты. Это не слишком прилично, но, наверное, нас можно простить.

– Что ты хочешь выменять, Ёй-рождённая-вечером?

Я кашлянула и робко проговорила:

– Всё дело в розах, Острая-рождённая-в-дожде.

– О! Розы – это очень интересно, да? Вы знали, что, если поливать розу только сладкой водой и подпитывать измельчёнными пчёлами, она становится сладкой и такой сочной, что её можно поджаривать для сэндвичей, как мясо вепря или рыбы? Мы ели сэндвичи из розы и лука-порея почти весь сезон!

Мы проявили к этому интерес, и нам показали ящериц-прародителей рецепта. На одной был записан процесс прививки, который выглядел таким сложным, что под записями едва виднелась сама ящерица, а на другой – анатомический рисунок большой щуки. Они развалились в загоне, гордясь своими детками, их толстыми лапами и цветистыми хвостами, понятия не имея о том, что написано на их коже. Невидимые руки показал нам всех ящериц, так или иначе связанных с розами, и мы провели там много месяцев, размышляя. Ядзо была сама не своя: её дыхание было частым и быстрым, вода в черепе волновалась. Я держалась подальше от неё, когда она вылила себя, и ещё несколько дней после, пока она не вспомнила, кто такая. Это было слишком тревожно, и я не знала, как снова спросить, зачем Ядзо так себя истязает.

Лишь раз я наткнулась на неё во время вызывающего ужас ритуала. У меня была теория относительно чернил и яичного желтка, которой я хотела с ней поделиться, и вынуждена признать, что вопреки всем правилам приличия я ворвалась в её комнату и увидела, что она стоит на коленях на белом коврике, перед серебряной миской. Я скривилась и собралась оставить Ядзо, но она обратила на меня взгляд своих чёрных глаз: зелёные мешки под ними были ужасны и глубоки. Я опустилась на колени рядом с нею…

– Ядзо-рождённая-на-дне-зимы, пожалуйста, не делай этого. Не совершай непристойность! Я не могу быть её свидетельницей. Разве ты не видишь свои перепонки? Свои волосы?

– Это наставление мне, Ёй. Мне и всем каппам. Конечно, я вижу. – Она с нежностью погладила мою тонзуру. – Мне жаль, что тебя это расстраивает. Но ты должна понять… Остальные думают, что потерять воду означает всего на несколько дней утратить ясное зрение и постоянно натыкаться на вещи. Но всё гораздо хуже. Никто не поверит словам, поэтому я покажу всё на своём примере. Когда я зайду достаточно далеко, они поймут, что мы должны найти место, где наша вода будет в безопасности, и её не выльет ради забавы какой-нибудь деревенский тупица. – Ядзо кашлянула и взяла меня за руку. – Я теперь даже не помню, как выращивать гранатовых муравьёв. Ничего значимого не совершила, потому что не помню, как! Однажды я забуду день своего рождения. Но всё правильно – тогда они поймут.

Я ей помогла. Прости, но я помогла ей наклониться к миске и услышала, как синяя вода с плеском вылилась в серебро, и заглянула в её череп, когда она закончила, – он был пустой и сухой, цвета старых сорняков. Я уложила её в постель и пела ей, пока она спала беспамятным сном.