В ночном саду - Кэтрин М. Валенте Страница 40

– На твой первый день рождения твой отец устроил великий праздник. Частью пиршества должна была стать чистка тюрем – ещё живых пленников, изголодавшихся точно олени в конце зимы, собирались казнить: всех несчастных, кто остался из моего племени.

Меня, разумеется, ни на пир, ни на казнь не пригласили…

Двор сиял как огромный пирог, покрытый глазурью, и тебя передавали сотню раз с плеч на плечи, целовали тысячи ртов, в то время как я лежала в башне, обездвиженная золотыми путами. Но, когда ночь сделалась полна, словно парус, и все выпили вина столько, сколько ненасытные козлята сосут молока из своей бородатой мамочки, я перерезала верёвки острым камнем и, спрятав грубое лезвие в платье, выбралась из башни, вниз по знакомым ступеням, в последний раз спустилась во тьму темницы, где родилась Гнёздышко.

Они в ужасе глядели на меня из своих клеток. Я была для них чужачкой, уродливым вурдалаком всех оттенков золота. Мне пришлось их уговаривать, объяснять, что я вовсе не Королева, а их знакомая Нож, и, как полагается ножу, я отпущу их на свободу. Они не верили. Одетый в лохмотья ребёнок, который жевал сырое мясо и гонялся за воронами, чтобы добыть их перья, не мог быть наряженным в шелка и пахнуть фиалками, выросшими на мягком мху. Они спросили меня, как отличить следы оленихи от следов оленя и сколько диких кошек я убила до замужества, как звали мою бабушку и обеих моих сестёр.

Я ответила на все вопросы и один за другим сломала замки. Соплеменники сели вокруг меня, трясясь мелкой дрожью, точно стая диких птиц. Их осталось около сорока из многих сотен воинов.

– Я не могу допустить, чтобы вы завтра пошли под королевский топор, как скот. И могу выкупить ваши жизни куда по лучшей цене, чем эта. Только вот… я не уверена, что у меня получится. Волшебник резал меня, но ничего не нашел. Я не знаю, но попробую. Сядьте ближе, чтобы я могла дотянуться до любого из вас…

Они сдвинулись со всех сторон: запах их пота и умирания проник в меня, будто медленный яд. Все эти лица с заострившимися скулами, глаза и костлявые пальцы, хватавшиеся за меня! Они не знали, к чему тянутся, но понимали, что тянутся к их Ножу и спасению.

Я закрыла глаза и сердцем своим обратилась к Чёрной кобыле, породившей звёзды в начале мира. Молила её дать мне силу, на которую у меня не было права, и свет, который не был моим. Я медленно подняла острый камень и вонзила его себе в грудь, прорезав кожу и добравшись до живого мяса так глубоко, как только могла вынести. И потекла кровь, красная и тёмная, но не серебряная.

Я резанула ещё глубже, толкая камень внутрь себя, пока он не оцарапал кость. Я закричала, и мой голос эхом отразился во тьме, эхом от эха всех моих криков при рождении дочери и тех, что я испустила, позволив ей уйти.

Что-то бледное закапало из меня: маленькие капли, подобные жемчужинам. Они совсем не походили на сокровища света моей бабушки, и всё же свет был на дне моего тела.

Племя сгрудилось вокруг меня, словно лишь моё тело могло их согреть, я наклонилась и показала им, что надо вкусить эту жидкость, сосать из меня жизнь, как умирающий в пустыне сосёт кровь своей лошади, чтобы не погибнуть.

Каждому досталось по капле, а я становилась всё слабее, потому что сорок мужчин и женщин могут выпить много, особенно если они испуганы. В полуобмороке, с трудом держась на ногах, я присела на корточки среди них, по одному брала их хрупкие тела в руки и переделывала, как когда-то бабушка, словно глиняных кукол на каменном столе.

Они менялись медленнее, чем Гнёздышко, потому что я была очень слаба и потому что у меня не было света из пещеры, от звёзд. Но выросли большие серебряные крылья, губы превратились в клювы, а ноги исчезли под бледными перьями. Один за другим мои родичи вскакивали и протискивались между прутьями оконной решетки, летели в ночь, подсвеченную праздничными огнями, и брали луну под крыло, приветствуя звёзды криком.

А я сидела в сырой темнице, всхлипывая и смеясь; моя кожа горела от света, руки простёрлись к ним, понуждая их лететь всё выше и выше.

Леандр почувствовал жар и вес десятка чёрных взглядов на себе. Дикие гуси, соткавшие из своих тел одеяло для его матери, смотрели на него, лишая самообладания; их глаза были полны секретов. Нож погладила длинные шеи.

– Остальное ты знаешь. Меня наказали: тебя забрали и отдали горничной, а она сбежала и не увидела, что произошло у костра. Когда меня оставили гореть, пришла моя стая и, не убоявшись огня, освободила меня, унесла в Лес. Бедняги – они совсем не помнили себя в пернатых телах; не понимали, зачем ныряют в огонь. Некоторые из них погибли, но сделали это. Они просто знали, что любят и не могут жить без меня. В конце концов мы снова одно племя.

Леандр закрыл глаза, не в силах вынести взгляды длинношеих созданий.

– Мы подошли к сути, сын мой, – сказала она, скрестив руки на широкой груди. – Я предупреждала, что ты можешь предпочесть смерть предложенному мной спасению. Я не смогла отомстить за своих людей, лишь спасла им жизнь. Ты должен добиться большего. Когда нож войдёт в грудь твоего отца, я удовлетворюсь, а ты будешь прощён. Поклянись мне в этом!

Принц почему-то думал, что её цена будет ужаснее, не отразит и без того горячего желания отомстить за птичью хижину. Он не колебался ни секунды и почувствовал облегчение от того, что наконец может что-нибудь для них сделать. Леандр обнял мать, вдыхая её дикий острый запах, ощущая под руками толстые кости. После всего услышанного он не мог принести иной клятвы и пробормотал, что согласен. Нож похлопала его по спине и оттолкнула.

– Что ж, думаю, луна уже взошла, и ты можешь завернуть бедную сестричку в шкуру, чтобы она вновь стала целой. Не забудь, что шкуру надо наложить кожа к коже, иначе всё зря. Вяжи крепко, ибо ей придётся пробиваться наружу собственными усилиями, иначе никак.

– Это магия. Тебе стоит этим заняться, не мне.

Ведьма хрипло закашлялась и сплюнула:

– Я и займусь. Я её мать. Твоё дело – трава и листва, мальчик, а моё – кровь.

Мальчик уставился на девочку, чьё лицо обрамляла россыпь белых звёзд, что стелились по небу как небесная пена. Её глаза были закрыты; она была очарована собственным голосом, который двигался вперёд-назад по его коже, будто смычок по струнам скрипки. Если бы она приказала ему отрастить крылья точь-в-точь как у Гнёздышка и вылететь из башни, он бы выпрыгнул из окна, лишь бы она не переставала говорить.

Завороженный закрытыми глазами и водопадом тёмных волос, мальчик вновь осмелился лечь рядом с ней на широком каменном подоконнике и положить голову ей на колени, точно молодой лев, поддавшийся укротителю.

Леандр смотрел на труп своей сестры, который за время его странствий ничуть не изменился и не поддался гниению: кожа была по-прежнему бледной, а серебристо-блестящие волосы остались безупречными и прекрасными. Его руки коснулись её тела, и оказалось, что оно холодное, но не окоченелое.