Аверуан - Кларк Эштон Смит Страница 45

Что мог означать этот случай? Я никогда не принимал наркотики и не злоупотреблял алкоголем. Мои нервы, насколько я знал, были вполне крепкими. Но либо я стал жертвой зрительной галлюцинации, что могло означать начало какого-то зловещего психического расстройства, либо видел какое-то оккультное явление, что-то из областей и измерений, находящихся за пределами человеческого восприятия. Это было проблемой или психиатра, или оккультиста.

Хотя все еще страшно расстроенный, я все же попытался восстановить хотя бы малую часть самообладания. Кроме того, мне подумалось, что прозаические бюсты и пресные скульптурные группы Киприана Синкола могут благотворно повлиять на мои расшатанные нервы. Даже весь его гротеск мог бы показаться вполне здравым и заурядным в сравнении с дьявольской горгульей, пускавшей слюни передо мной в книжной лавке.

Я вошел в здание и поднялся по стоптанным ступеням на третий этаж, где Киприан устроил свою студию в просторной анфиладе комнат. Поднимаясь по лестнице, я испытывал странное чувство, как будто кто-то только что проходил по этим ступеням, но не слышал и не видел никого, а холл наверху был столь же тих и пуст, как и лестница.

Киприан находился в своей мастерской, когда я постучал в дверь. После паузы, которая показалась мне чрезвычайно долгой, я услышал его приглашение войти. Он вытирал руки о старую ветошь, и я догадался, что он только что лепил. Кусок легкой мешковины покрывал то, что, очевидно, было претенциозной, но еще не оконченной группой фигур, занимавшей середину длинной комнаты. Все вокруг было заставлено другими скульптурами: из глины, бронзы, мрамора, и даже терракоты, которую он иногда использовал для менее важных скульптур. В одном конце комнаты стояла массивная китайская ширма. С первого взгляда я осознал, что произошла большая перемена, как в самом Киприане, так и в его работах. Я помнил его как дружелюбного, немного вялого юношу, всегда щеголевато одетого, ничем не напоминающего мечтателя и фантазера. Трудно было бы узнать его в этом худом, суровом, страстном человеке с гордым и проницательным видом, в котором было что-то дьявольское. Грива его нечесаных волос уже была тронута сединой, а глаза неестественно блестели огнем странного знания, и в их глубине затаилось какое-то вороватое выражение, словно его терзал неотступный болезненный страх.

Перемена в работах была не менее ошеломляющей. Их респектабельная скука и совершенная заурядность куда-то исчезли, и, как ни невероятно это звучит, они стали почти гениальными. Принимая во внимание вымученно банальный гротеск его прошлого периода, направление, которое теперь приняло его искусство, казалось невероятным. Вокруг меня были неистовые демоны, обезумевшие от страсти сатиры, вурдалаки, почуявшие запах склепа, ламии, сладострастно обвившиеся вокруг своих жертв, и еще более ужасающие существа, принадлежащие диковинным царствам зловещих мифов и страшных преданий.

Грех, ужас, богохульство, черная магия, страсти и злоба обители демонов – все было запечатлено с безукоризненным мастерством. Они были точно живые, что отнюдь не помогло мне успокоить расшатанные нервы, и я внезапно почувствовал настоятельное желание бежать прочь из студии, чтобы спастись от этой зловещей толпы застывших исчадий ада и высеченных химер.

Выражение моего лица, вероятно, в какой-то степени выдало обуревавшие меня чувства.

– Довольно сильные работы, не так ли? – спросил Киприан высоким резонирующим голосом, в котором слышались неприятная горделивость и торжество. – Я вижу, ты удивлен – небось, не ожидал ничего подобного.

– Откровенно говоря, нет, – признался я. – Великий боже, парень, да ты станешь Микеланджело сатанизма, если будешь продолжать в том же духе. И откуда только ты это взял?

– Да, я зашел довольно далеко, – сказал Киприан, казалось, не расслышав моего вопроса. – Возможно, даже дальше, чем ты думаешь. Если бы ты мог знать то, что я знаю, и видеть то, что я видел, ты, возможно, сделал бы что-нибудь стоящее из твоей фантастической писанины, Филипп. Конечно, ты очень умен и воображение у тебя богатое, но зато опыта никакого.

Я был крайне удивлен и растерян.

– Опыта? Что ты имеешь в виду?

– Именно то, что сказал. Ты стараешься описать потусторонние и сверхъестественные вещи, не имея о них даже элементарных сведений из первых рук. Я пытался делать то же самое в скульптуре, ничего не зная, и ты, несомненно, помнишь, какая посредственность у меня получалась. Но с тех времен я навидался таких видов, которые тебе и не снились.

– Звучит так, как будто ты заключил пресловутую сделку с дьяволом или что-то в этом роде, – легкомысленно заметил я.

Глаза Киприана слегка сузились, и в них мелькнуло странное, необъяснимое выражение.

– Что я знаю, то знаю. Неважно, как и откуда. Мир, в котором мы живем, не единственный, и некоторые другие лежат к нам гораздо ближе, чем ты можешь предположить. Границы видимого и невидимого иногда пересекаются.

Вспомнив омерзительный призрак, я почувствовал странное беспокойство при его словах. Всего лишь час назад я счел бы это утверждение простым словоблудием, но теперь оно приобрело зловещий и ужасающий смысл.

– С чего ты взял, что у меня нет опыта в таких вещах? – спросил я.

– В твоих рассказах нет ничего такого – ничего действительного или личного. Они все явно высосаны из пальца. Если бы ты хоть раз спорил с привидением, видел вурдалака за едой, боролся с инкубом или подставлял шею вампиру, ты мог бы достичь подлинного мастерства в искусстве создания образов и колорита в таких рассказах.

По причинам, которые должны быть довольно очевидными, я намеревался не рассказывать никому о том невероятном событии, которое произошло со мной у Тоулмэна. Но сейчас я вдруг стал описывать этот призрак со странным смешанным чувством жуткого, непреодолимого ужаса и желания опровергнуть критику Киприана. Он слушал меня с ничего не выражающим взглядом, как будто его мысли были далеко от моего повествования. Затем, когда я закончил свой рассказ, он произнес:

– Да у тебя больше способностей, чем я подозревал. Может быть, твое видение похоже на одного из этих?

С этими словами он поднял дерюгу с закутанных фигур, рядом с которыми он стоял.

Я невольно вскрикнул, пораженный тем, что мне открылось, и чуть не упал, отшатнувшись.

Передо мной чудовищным полукругом стояли семь созданий, точно слепленные с того страшилища, которое предстало моим глазам за томом Гойи. Даже в тех, которые все еще были бесформенными или незаконченными, Киприан с дьявольским мастерством сумел передать своеобразную смесь изначальной жестокости и посмертного разложения, которой был отмечен призрак. Семь чудовищ окружили обнаженную сжавшуюся девушку и тянулись к ней своими омерзительными гиеньими когтями. На лице девушки был написан абсолютный, жуткий, безумный ужас, столь же невыносимый, как и голодное предвкушение нападавших на нее чудищ. Скульптура была шедевром по своей совершенной силе и технике, но шедевром, вызывающим скорее отвращение, нежели восхищение. После моих недавних переживаний она вызвала у меня чувство неописуемого волнения. Казалось, что из привычного, знакомого мира я забрел в страну невыносимой скорби, чудовищной и неестественной опасности.