Сначала было весело - Александр Варго Страница 46

Плохо соображая, что делаю, действуя скорее на голых инстинктах, подаюсь навстречу пятну света и немного развожу колени в стороны.

Луч прыгает вверх. Доносится то ли вздох, то ли всхлип.

Пятно света возвращается, подрагивая больше обычного.

– Спаси меня, – шепчу я. – Спаси…

Опускаю руку на живот, ерошу пальцами едва отросшие волоски.

На душе – пустота.

Вольдемар сопит. Шумно и часто.

Молю:

– Спаси…

Силы оставляют меня.

Глаза застит пелена.

Двоящийся луч света уплывает вдаль.

Без сил обвиснув на цепях, роняю голову на грудь. В ушах шум, в голове туман. Лишь мысль-мольба «Спаси, спаси…» пульсирует потоками нейронов в нервных окончаниях. Лишь она связывает истощенное тело с жизнью.

Спаси…

Мысль звучит все слабее, угасает надежда и вместе с ней жизнь.

Боль и свет, бьющий в глаза, приводят в чувство.

Рука, удерживающая голову в приподнятом состоянии, резко дергает волосы назад. Губ касается что-то холодное и мокрое.

Невольно сглатываю, но в горле сухо и пыльно, словно в пустыне.

Свет фонарика уплывает в сторону.

Тянусь губами к источнику влаги.

– Пей, – протягивает миску с мутной жидкостью, видимо водой, парень.

Вольдемар. Его неизменный светлый фрак в дрожащих отблесках света кажется саваном призрака.

– Спасибо, – шепчу я. Корочка на губах трескается, и вода отдает соленым. Ее мало, хватает лишь смочить горло, но не утолить жажду. Однако животворящая влага приносит облегчение, муки жажды отступают, перестают быть столь жесткими, возвращается надежда. А вместе с ней и желание жить.

Хрустит под ногой каменная крошка, из-за поворота показывается Господин Кнут во всей своей красе: кожаный передник, «летучая мышь» и неизменная спутница – плеть.

Обнаружив Вольдемара, он неопределенно хмыкает.

– Вдохновения ищешь?

Звук ненавистного голоса, словно вой бормашины, рвет нервы.

Мои пальцы, подобно когтям хищной птицы, впиваются в штанины Вольдемара, не давая ему отойти или убежать.

Карлик, погладив рукоять плети, произносит:

– Правильно, пользуйся, пока она убежать не может.

– Ты смеешься надо мной? – с дрожью в голосе спрашивает парень. Нехорошей такой дрожью, угрожающей.

– Нет, – поспешно восклицает низкорослый садист. – Это просто дружеский совет. Я бы и сам не прочь поучаствовать, но… не буду мешать, ухожу-ухожу. Вернусь позже, как только ты закончишь.

Если он вернется – мне не перенести очередного избиения.

Проводив карлика взглядом, решительно обнимаю Вольдемара за ноги.

Он дрожит, но не вырывается.

– Хороший, хороший, – шепчу я. – Спаси меня.

Свет фонаря падает мне на лицо.

Поспешно зажмуриваюсь.

– Ты добрый, – шепчу я, расстегивая ширинку. Запах немытого тела накатывает тяжелой волной.

Беру парня за руку.

Вздрогнув, он пятится.

Сжав пальцы, прижимаю его руку к своей груди.

– Погладь, – шепчу я, наблюдая сквозь полуприкрытые веки. Так он должен меньше нервничать.

Холодные пальцы скользят по коже, не решаясь сжать.

Подаюсь навстречу, щекочу соском ладонь.

Каждое движение отзывается болью в мышцах, корочка засохшей крови на рубцах лопается, сочится сукровица. Слезы текут ручьем, не остановить. Губы печет от соли.

Свет фонарика бьет вверх, придавая облику Вольдемара зловещий вид. Из приоткрытого рта капает слюна. Глаза выпученные, безумные…

Дернувшись, он с силой сжимает грудь. Застонав, глажу его ноги, ягодицы.

Увеличивающаяся вздутость на штанах показывает – я на верном пути.

Натягивая цепь, сжимаю его бедра.

– Что? – Его голос дрожит.

– Не двигайся, – шепчу я и запускаю руку в трусы.

От вони незнакомого с элементарной гигиеной тела желудок подступает к горлу.

«Что ты делаешь?» – вопит одна часть меня.

«То, что нужно, чтобы выжить», – зло огрызается другая часть. Большая ли, меньшая или половинка, не знаю. Но она есть в каждом человеке. Чаще всего эту часть сознания именуют инстинктом самосохранения.

Шепчу:

– Спаси меня.

Мужское достоинство маленькое, жалкое.

От первого же прикосновения в лицо брызжет горячим.

Прикрывшись ладошками, Вольдемар убегает.

Оброненный фонарь скатывается по моей ноге и падает под ноги.

Не могу больше сдерживать тошноту. Меня тошнит болезненно, желчью.

Надежды нет, он не вернется…

В камеру меня возвращают с помпой. Сорвав с головы мешок, тащат за волосы по полу, словно куль с мукой. Сперва в одну сторону, потом в обратную, перед всем рядом камер, обитателей которых построили у решеток, давая возможность лучше рассмотреть избитое тело, оценить полубезумный взгляд. И лишь после этого бросают у открытой двери в камеру.

– Заползай, тварь! – кричит карлик.

Я ворочаюсь, пытаясь подняться. С трудом приподнимаюсь на четвереньки… и в тот же миг от сильного пинка лечу вперед.

Дверь лязгнула. Отсчитал положенные щелчки закрываемый замок.

– Представление окончено, – оповещает Господин Кнут. – Пусть это будет вам уроком: неповиновение – наказуемо, попытка побега – наказуема. А теперь можете вкушать покой.

И захохотав, идет прочь.

Я остаюсь лежать, лишь подтягиваю ноги к груди, свернувшись калачиком. Сил доползти до кровати не осталось.

В голове карусель. То кажется, будто меня еще волокут по каменному полу, на голове мешок, на щиколотках стальные пальцы, а в мыслях вертится полузабытое воспоминание о прочитанной в детстве древней казни: человека тянут за ноги резвые жеребцы, а уже в следующий миг на пути встает врытый в землю столб; кони обегают его с разных сторон… То накатывает безумная уверенность, что это всего лишь сон, рожденный воспаленным мозгом.

Не знаю, сколько я так лежу, – в подобном состоянии время ощущается как нечто незначительное. Мне настолько плохо, что боль не разделима на составляющие, словно она однородна, а не приходит в мозг в виде сигналов от иссеченной спины, от опухших ног, от спекшихся губ…

Не сразу до сознания доходит, что ко мне прикасаются чьи-то руки.