Маска Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт Страница 47

Именно в ту ночь — в полнолуние — на распадок обрушился ужас.

Но прежде чем я узнал, что, собственно, произошло, меня ожидало испытание. Все началось вскоре после того, как я вернулся с последнего в тот день визита — от неразговорчивых Осборнов, живших за холмами к северу. Солнце уже скрылось за хребтом к западу, и я сидел за своим скудным ужином. В голове у меня снова бродили странные мысли, и мне беспрестанно мерещилось, будто я в доме не один. Поэтому я оставил ужин на столе и обошел весь дом — сначала внизу, а потом, захватив с собой лампу, поскольку наверху окна пропускали мало света, поднялся на чердак. Все это время мне чудилось, будто кто-то зовет меня по имени — зовет голосом Абеля, как это было в детстве, когда мы с ним здесь играли и его родители еще были живы.

И в кладовой я обнаружил нечто совершенно необъяснимое. Наткнулся случайно, поскольку заметил, что в окне недостает одного стекла; раньше я этого не видел. Вся комнатка была заставлена ящиками и старой мебелью достаточно аккуратно — и так, чтобы в кладовую через оконце проникало как можно больше света. Увидев это разбитое стекло, я решил подойти поближе и, обогнув груду коробок, обнаружил, что за ней осталось немного места у окна — как раз для стула и человека на нем. Стул там действительно стоял; человека, правда, не было, но лежала кое-какая одежда. Я узнал ее — в ней ходил Абель; но того, как она лежала на стуле, хватило, чтобы меня пробила дрожь, хотя сам не знаю, отчего я так странно испугался.

Дело в том, что одежда действительно лежала весьма необычно — не так, будто кто-то ее сложил. Не думаю, что кто-нибудь вообще мог так сложить одежду. Я смотрел на нее не отрываясь и не мог объяснить себе этого иначе, нежели тем, что кто-то явно сидел здесь, а потом его из этой одежды просто вытянули, высосали, а одежда просто опала вниз без всякой опоры внутри. Я поставил лампу на пол и коснулся куртки: пыли на ней не было. Значит, долго она здесь пролежать не могла. Интересно, видели ее люди шерифа? Хотя наверняка они могли объяснить это не больше, чем я. Поэтому я оставил все как было, ничего не потревожив, и вознамерился наутро уведомить шерифа о находке. Но вмешались обстоятельства, и после дальнейших событий в распадке я вообще об этом забыл. Поэтому одежда по-прежнему там, лежит, опавшая на стул, как лежала в ту майскую ночь полнолуния у окна кладовой на втором этаже. А я теперь пишу об этом факте, ибо он может послужить доказательством моей правоты и развеять ужасные сомнения, которые высказываются со всех сторон.

Той ночью козодои кричали с безумной настойчивостью.

Впервые я услышал их еще из кладовой: они начали звать с темных лесистых склонов, которые уже покинул свет, но далеко на западе солнце пока не зашло, и хотя распадок уже погрузился в некие туманно-синие сумерки, солнце за ним еще сияло на дорогу из Аркхема в Эйлсбери. Козодоям еще не пришла пора кричать, однако они голосили, начав гораздо раньше, чем прежде. И без того раздраженный тем глупым суеверным страхом, что отпугивал от меня людей, стоило мне днем попробовать что-либо выяснить, я был уверен, что еще одной бессонной ночи просто не переживу.

Вскоре их плач и крики были уже повсюду: «Уиппурвилл! Уиппурвилл! Уиппурвилл!» И более ничего — лишь этот монотонный вопль и визг, нескончаемое «Уиппурвилл! Уиппурвилл!». Крик наваливался на долину с холмов, возникая из недр лунной ночи, а птицы окружали дом огромным кольцом, и вот уже сам дом, казалось, стал откликаться на их вопли собственным голосом, словно каждый брус и каждая балка, каждый гвоздик и камешек, все до единой доски и половицы эхом отзывались на этот гром извне — на этот ужасный, сводящий с ума клич: «Уиппурвилл! Уиппурвилл! Уиппурвилл!» — что взмывал мощным хором голосов, какофонией вторгавшийся в меня и раздиравший все фибры моей души. Стена звука билась о дом, и каждая клеточка моего тела исходила мукой в ответ на их триумфальный гром.

В тот вечер около восьми часов я решил: надо что-то делать. С собой у меня не было совершенно никакого оружия, а дробовик брата изъяли люди шерифа, и он по-прежнему хранился где-то в суде в Эйлсбери. Но под кушеткой, на которой я спал, отыскалась прочная дубина: брат явно держал ее на тот случай, если его вдруг разбудят посреди ночи. Я намеревался выйти и убить столько козодоев, сколько смогу, — вдруг остальных это отгонит навсегда. Я не собирался уходить далеко, поэтому в кабинете оставил гореть лампу.

Едва я сделал первый шаг за дверь, козодои вспорхнули и стали веером разлетаться от меня. Но мои раздражение и гнев, копившиеся долго, прорвались наружу: я бегал среди птиц, размахивая дубиной, а они неслышно порхали надо мной — некоторые молча, но большинство кошмарно пело по-прежнему. Вслед за ними я выбежал прочь со двора, ринулся вверх по дороге, в леса, снова на дорогу и обратно в лес. Я убежал далеко, но вот насколько — не знаю, хотя помню, что убил много птиц, и только потом, спотыкаясь, выдохшийся, наконец вернулся домой. Сил во мне оставалось лишь на то, чтобы потушить в кабинете лампу, которая почти догорела, и упасть на кушетку. Прежде чем дальние козодои, избежавшие моей дубины, снова успели собраться к дому, я глубоко уснул.

Поскольку я не знал, во сколько вернулся, не могу сказать, сколько и проспал, прежде чем меня разбудил телефонный звонок. Хотя солнце уже встало, часы показывали лишь половину шестого. Как у меня уже вошло в привычку, я вышел на кухню, где висел аппарат, и снял трубку. Так я и узнал о наступившем кошмаре.

— Миссис Уилер, это Эмма Уэйтли. Уже слыхали новости?

— Нет, миссис Уэйтли, я еще ничего не слышала.

— Боже! Это же ужас! Берт Джайлз — его убили. Его нашли в аккурат после полуночи там, где дорога идет через ручей Джайлзов, ближе к мосту. Лют Кори нашел и, говорят, так кричал, что разбудил Лема Джайлза, и в ту же минуту, как Лем услыхал, что Лют орет, так и понял, сразу все понял. Матушка ведь умоляла Берта не ездить в Аркхем, но тому втемяшилось — вы ж знаете, какие все Джайлзы упрямые. Он, кажись, хотел ехать с Бакстерами — эти, знаете, у Осборнов работают еще, милях в трех от Джайлзов — и отправился к ним, чтоб ехать вместе. А что его там убило — бог весть, только вот Сет — он уже ходил туда на рассвете — говорит, земля вся так изрыта, будто дрались. И он видел бедняжку Берта — верней, то, что от него осталось. Господи! Сет говорит, горло у него все вырвано, запястья разорваны, а от одежи одни клочки! Но и это еще не все, хоть и худшее. Пока Сет там стоял, прибегает Кёртис Бегби и говорит: четырех коров Кори, которых как раз вечером отправили на южное пастбище, тоже убили и разорвали — совсем как бедняжечку Берта!

— Х-хосподи! — испуганно захныкала миссис Уилер. — Кто ж за ними-то?

— Шериф говорит, это, наверно, дикий зверь какой, но следов не отыскали. Они там вокруг шныряют с тех самых пор, и Сет говорит, что нашли не очень-то и много.

— Ох, когда Абель здесь жил, так не было.

— Я всегда говорила, Абель далеко не худший. Я знала. Наверняка вот знала, кое-кто из родичей Сета — Уилбер этот да старый Уэйтли — гораздо хуже таких, как Абель Хэрроп. Уж я-то знала, миссис Уилер. И эти другие, в Данвиче, тоже — они все под стать тамошним Уэйтли.