Хребты Безумия - Говард Филлипс Лавкрафт Страница 49

Глава 2

В окрестностях Данвича, в большом и частично необитаемом фермерском доме у склона холма, в четырех милях от деревни и в полутора милях от ближайшего жилья, в воскресение, 2 февраля 1913 года, в 5 часов утра родился Уилбур Уотли. Дату запомнили, потому что это было Сретение, которое жители Данвича отмечали под другим названием, а еще и потому, что этой ночью все-собаки в округе беспрерывно заливались лаем, а с холмов доносился шум.

Менее значительным представлялось то обстоятельство, что мать была из семьи Уотли, внешне непривлекательная, даже уродливая альбиноска, 35 лет, проживавшая с престарелым полусумасшедшим отцом, о котором в молодые годы ходили самые устрашающие истории по поводу его причастности к колдовству.

Мужа у Лавинии Уотли не было, но она, в соответствии с местными традициями, не пыталась каким-либо образом отречься от ребенка. Более того, Лавиния даже по – своему гордилась темноволосым, похожим на козленка младенцем, внешность которого ничем не напоминала ее несколько болезненное лицо альбиноски с красными глазами, и не раз многие слышали, как она бормочет странные пророчества относительно необыкновенных возможностей и потрясающего будущего своего сына.

Такие пророчества не были чем-то неожиданным в поведении Лавинии, ибо она была одиноким созданием, часто во время грозы бродила по холмам и пыталась читать огромные тома, которые были собраны семейством Уотли за два века и перешли к ее отцу, изъеденные червями и разваливающиеся на части.

Лавиния никогда не ходила в школу, но была переполнена обрывками древних знаний, которые передал ей Старый Уотли. Одинокий фермерский дом всегда был для местных жителей несколько страшноватым из-за предполагаемой склонности Старого Уотли к черной магии; не способствовала популярности этого дома и таинственная насильственная смерть миссис Уотли, случившаяся, когда Лавинии было двенадцать лет. Оказавшись в одиночестве посреди странных воздействий, Лавиния любила предаваться грандиозным и безудержным грезам наяву и необычным занятиям; ее досуг не был посвящен и домашним обязанностям, вследствие чего из дома давно исчезли чистота и порядок.

В ночь, когда появился на свет Уилбур, из дома донесся ужасный крик, перекрывавший даже шум с холмов и собачий лай, однако ни врач, ни повивальная бабка при этом рождении не присутствовали. Целую неделю соседи ничего не знали о новорожденном, пока Старик Уотли не приехал однажды на своих санях по снегу и стал говорить что-то бессвязное группе зевак, собравшихся у лавки Осборна. С престарелым Уотли что-то случилось – появился какой-то дополнительный оттенок скрытности в его поведении и затуманенном сознании, превративший старика из объекта страха в его субъект.

Помимо этого можно было заметить некоторые признаки гордости, позднее проявившиеся и у его дочери, а то, что им было сказано по поводу возможного отца ребенка, многие запомнили надолго:

"Мне наплевать на то, что подумают люди – если сынок Лавинии похож на своего папочку, то он и не может выглядеть так, как остальные, к кому вы привыкли. Не нужно думать, что се люди такие, как и те, что здесь живут.

Лавиния много читала и видела такое, о чем вы только болтаете. Я так понимаю, что ее мужик ничуть не худший муж, чем любой по эту сторону Олсбери; а если бы вы знали про наши холмы то, что известно мне, то вы не пожелали бы ей венчания в церкви. Вот что я вам скажу – настанет день и вы, ребята, еще услышите, как ребенок Лавинии прокричит имя своего отца с вершины Сторожевого Холма"

Единственными, кто видел Уилбура в первый месяц его жизни, были старый Захария Уотли, еще из тех, прежних Уотли, и невенчанная жена Эрла Сойера Мэми Бишоп. Визит Мэми был вызван простым любопытством и ее последующие рассказы делают честь ее наблюдательности; Захария же пришел, чтобы привести пару олдернских коров, которых Старик Уотли купил у его сына Куртиса. Это событие положило начало серии закупок скота семейством маленькою Уилбура, прекратившихся лишь в 1928 году, когда начался и закончился данвичский ужас; и несмотря на эти покупки, полусгнивший двор Уотли никогда не был переполнен скотиной, Настал момент, когда люди не могли усмирить свое любопытство и сосчитали все стадо, которое паслось на склоне холма за старым фермерским домом, но им ни разу не удалось обнаружить там более десяти-двенадцати анемичных вялых животных. По всей видимости, какая-то хворь или зараза, вероятнее всего, вызванная плохим пастбищем или вредными грибками, которые развелись на грязном скотном дворе, привела к падежу скота. Странного вида раны и болячки, похожие на следы порезов, виднелись на телах животных; а пару раз еще в ранние периоды жизни ребенка некоторые любопытные замечали такие же ранки на горле у седого небритого старика и его кудрявой дочери-альбиноски.

Весной того года, когда родился Уилбур, Лавиния вновь стала совершать прогулки по холмам, держа в своих миниатюрных руках смуглолицего младенца.

Всеобщий интерес к делам Уотли постепенно сошел на нет, по мере того как большинство жителей смогли посмотреть на мальчика, причем никто не задумался о быстром развитии ребенка, взрослевшего буквально не по дням, а по часам. А рост его был действительно феноменальным, ибо спустя три месяца после рождения он достиг размеров и физической силы, которые редко наблюдаются и у годовалых детей. Его движения и даже звуки, которые он издавал, отличались целенаправленностью и самоконтролем, весьма необычным для младенца, и, к вящему удивлению окружающих, он в семь месяцев начал ходить без посторонней помощи.

Спустя некоторое время – во время праздника Хэллоуин – в полночь, на вершине Сторожевого Холма, там, где лежал древний камень, похожий на стол, посреди древних костей можно было видеть яркое пламя. Разговоры об этом начались тогда, когда Сайлес Бишоп – из тех, прежних Бишопов, – сказал, что примерно за час до того, как появилось пламя, видел, как мальчик уверенно бежал вверх по склону холма впереди своей матери. Сайлес, который загонял назад отбившуюся от стада телку, увидев две фигуры в, колеблющемся свете фонаря, почти позабыл о своих заботах. Они почти бесшумно неслись через подлесок, и пораженный наблюдатель подумал, что они совершенно раздеты. Впоследствии он не был так в этом уверен и говорил, что по крайней мере на мальчике, по всей видимости, были темные штанишки, перепоясанные ремешком с бахромой. Позже никто и никогда не видел, чтобы, находясь в сознании, Уилбур не был полностью и тщательно застегнут на все пуговицы, и малейший беспорядок в одежде и даже угроза подобного беспорядка наполняли его гневом и тревогой. Это выглядело разительным контрастом с его неряшливыми матерью и дедом и возбуждало всеобщее недоумение до тех пор, пока ужасные события 1928 года не дали отмеченному факту самое исчерпывающее объяснение.

В январе следующего года предметом бурного обсуждения и всяческих сплетен стало то, что «черный ублюдок Лавинии» начал разговаривать, и это в возрасте одиннадцати месяцев! Его речь была замечательна не только тем, что в ней отсутствовал местный акцент, но и тем, что была совершенно лишка признаков детского лепета. Мальчик не был особенно разговорчив, но когда ему все-таки случалось говорить, в его речи слышались элементы, совершенно не характерные для Данвича и его обитателей. Необычность эта не относилась к тому, что он говорил, или даже к простым идиомам, которые он использовал; скорее она относилась к интонации или была связана с теми внутренними органами, которые отвечали за формирование звуков. Мимика и выражение лица также были замечательны – прежде всего своим зрелым характером; ибо, хотя он и унаследовал от матери и деда отсутствие подбородка, однако ею прямой и вполне сформировавшийся нос, вкупе с выражением больших, темных, латинского типа глаз придавал ему облик почти взрослого человека со сверхъестественным для такого возраста интеллектом. Тем не менее, это ощущение присущего ему ума не устраняло чрезвычайной уродливости; было что-то козлиное или звериное в его толстых губах, желтоватой пористой коже, грубых курчавых волосах и причудливо удлиненных ушах. Очень скоро он начал вызывать еще большую неприязнь, чем его мать и дед, и все суждения о нем были пропитаны ссылками на прежнюю склонность Старика Уотли к магии, и тем, как он однажды выкрикнул ужасное имя «Йог-Сохот» посреди кольца камней на холме, держа в руках раскрытую книгу, и как содрогнулись холмы от этого крика. Собаки ненавидели мальчика, и он всегда должен был защищаться от их яростных нападений, сопровождающихся заливистым лаем.