Не оглядываясь - Мария Галина Страница 49

* * *

И вот идем мы с Салли по белой дороге. Двух чернокнижников одолели, принцессу разбудили, ни гроша у меня в кармане… Трактирщица, думаю, славная была, может, вернуться? А может, еще кто впереди встретится, нам с Салли торопиться некуда, все нас обгоняют – и господа на горячих конях, и гонцы королевские, и кареты…

Нет, одного догнали. Пешего. Идет, на посох опирается.

– Бог помощь, – говорю, – добрый старец.

– И тебе, – отвечает.

– Откуда и куда путь держишь? – спрашиваю.

– Из самого Ерусалима, – говорит, – ходил поклониться Гробу Господню. Видишь вот, раковина-жемчужница? Ее носят все, кто удостоился этой великой чести. Потому как я пилигрим и странствую во славу Господа. А иду я в Лурд, к святому источнику…

– А я просто так иду, – говорю, – тоже странствую, но без цели и назначения. И ежели тебе тяжело, может, моя Салли тебя подвезет немного? Она девица хрупкая, да вроде и ты не тяжелый.

– Славный у тебя ослик, – говорит пилигрим, – видишь, у него черная полоска на спине, а на холке вроде бы поперек такая же – эдак крестом… Это знак того, что кто-то из его предков возил на своей спине Христа, так что роду он у тебя весьма почтенного. Таким осликом можно гордиться. А почему его Салли зовут?

– Папаша мой, – отвечаю, – который и завещал мне заботиться об этом ослике, в молодости своей воевал в Великой Британии, наемником. И вообще, пока мельником не стал, был он человеком горячим, храбрым и любвеобильным. И была там одна Салли… Он говорил, у нее такие же глаза были… Ну, почти такие же. Потому как с этой Салли никто сравниться не может. Вы поглядите, какие ресницы! Жаль только, что она не говорит!

– Ослы говорят только в исключительных случаях, – говорит пилигрим, – и этим отличаются, скажем, от котов… И видят порой такое, что недоступно взору их хозяина. Ты про Валаама слыхал?

– А как же, – говорю, – и про его ослика. Интересно, не Салли ее часом звали?

– Сие, – говорит старец, – священная книга не сохранила.

– А жаль…

– Да, – согласился старец, – жаль. Однако вот, коль скоро ослик твой не говорит, хотел бы я услышать от тебя какие-нибудь разумные и рассудительные речи. Так и путь короче будет.

– Я средний брат, – говорю, – какие уж тут разумные речи! Дурень я, как есть дурень… То есть ни то ни се…

– Иными словами, простак, – замечает старец, – про которого в Писании говорится. А вот что бы я хотел услышать, простая твоя душа, с пользой ли провел ты время в странствиях?

– Не знаю, отче. Я убил рыцаря и людоеда, уговорил шайку разбойников поступить на службу, три раза чуть не женился – один раз на трактирщице, второй – на маркизе, а третий – на принцессе… Невелика польза. Вот, иду вместе с Салли, в карманах ни гроша, да и карманов-то нет, поскольку куртку свою оставил я в одном заколдованном замке, брюхо подвело, поскольку с утра я всего лишь два пирожка съел… нет, вру, три.

– Это поправимо, – говорит пилигрим, – у меня в котомке сыр, и хлеб, и медовые соты… Однако ж скажи, чего ты ищешь, коли до сих пор не успокоился?

– Не знаю, – отвечаю. – Вот хотел божий мир поглядеть. Как и чем звезды к небу крепятся? Отчего Солнце вокруг Земли ходит? Отчего в тучах порой небесный огонь полыхает? Ведь как удивительно мир устроен! Это ж не захочешь, а залюбуешься. А более всего, отче, хотел бы я узреть Чудо! Ведь как без чудес тошно жить нам тут, на земле… Раньше, говорят, чудеса на каждом шагу были, вот ты сам сказал, Валаам, да и другие, кто по этой земле ходил… А теперь что?

– Чудо, – говорит старец, – само выбирает, кому показаться. Это тебе не кот говорящий. Что ж, простая твоя душа, ежели со мной в Лурд пойдешь, может, и сподобит нас Господь увидеть Чудо! Ибо я тоже всю свою жизнь Чуда взыскую, да, видать, не заслужил. А вообще, – говорит, – божий мир сам по себе Чудо, пойдем, разглядим его получше.

– Пойдем, отче, – говорю, – ну их, этих людоедов и чернокнижников… хочу на людей посмотреть… и знаешь что? Все-таки я думаю, что ту ослицу тоже Салли звали!

– Поскольку имя ослицы, как мы уже установили, затерялось в анналах, – говорит старец, – то и такая возможность не исключена. Давай-ка обсудим этот вопрос по дороге…

Татьяне Кохановской, высказавшей идею, которая и легла в основу этого рассказа…

Звались горы по-страшному – Горганы…

Зеленокутские вроде бы когда-то и пришли из-за этих самых Горган, потому и слыли до сих пор чужаками. Совершенно непонятно, однако, как они ухитрились это сделать.

Потому что в горах жили тролли.

Огромные и свирепые, сплошь покрытые рыжей шерстью, кряжистые, точно камни, они и сами были способны закидать путников камнями или устроить обвал.

И еще тролли были людоедами. Расщепленные человечьи кости валялись в горных расщелинах вперемешку с костями горных баранов…

Лес между Зеленым Кутом и горами был как бы защитной прослойкой – здесь водились свои собственные странные создания, с которыми, однако, если правильно себя вести, поладить было можно: у зеленокутцев вошло в обычай оставлять на ночь плошки с молоком у своих крылечек, просто так, на всякий случай, чтобы пиво не скисало – и верно, зеленокутское пиво считалось самым лучшим в округе, потому что помимо хмеля и ячменя добавляли туда лесные травы, отдающие тонкой горечью и медом.

Отец Маркиан, уродившийся неизвестно в кого рыжим, человек здоровенный, красномордый, веснушчатый и вспыльчивый, время от времени топтал сапогами плошки с молоком, которые зеленокутцы заботливо выставляли с вечера. Увидев утром разбитую плошку и широкую спину яростно удаляющегося отца Маркиана, очередной зеленокутец лишь сокрушенно качал головой и потихоньку выставлял новую плошку. Надо сказать, сапоги отца Маркиана, те самые, которыми он втаптывал в землю толстенькие черепки, были приобретены на ярмарке от щедрот леса, и тачал их – опять же от щедрот леса – самый лучший тамошний сапожник. Но об этом жители Зеленого Кута, зная нрав отца Маркиана, предпочитали ему не напоминать. Все помнили, как он чуть было не проклял Федору-травницу, когда дюжину зим назад, а то и больше (кто эти зимы считает?), она подобрала эльфенка.

Федора-травница жила на отшибе, как и полагается знающей женщине, ее хатка примыкала вплотную к оврагу, за которым и начинался зеленокутский лес, так что Федора бродила ночами по опушке, собирая целебные травы (есть травы, которые нужно собирать в новолуние, а есть – которые в полнолуние, говорила она). С нечистью она ладила и ночного леса не боялась: запозднившиеся зеленокутские мужья, расходящиеся по домам из крохотной корчмы «Под дубом», порой видели скользящую в высокой, по пояс, траве темную согбенную тень на дальнем склоне оврага. Во время одной из таких вылазок она и натолкнулась на эльфенка, дрожащего от холода в травяном гнезде (трава была свита в жгуты, так что светловолосая голова эльфенка торчала из него, точно кукушкино яйцо). Эльфенок плакал – тихонько, точно котенок мяукал, и сердце одинокой Федоры не выдержало. Она закутала эльфенка в платок и притащила в свою хижину. Обогревшись, он стал лепетать что-то по-своему, молоко от Федориной козы пил с удовольствием, животиком почти не маялся, и все было бы хорошо, если бы весть о найденыше не дошла до отца Маркиана. Некрещеной нечисти в его приходе нет и не будет, заявил он, но Федора ни с того ни с сего крестить эльфенка наотрез отказалась – видать, испугалась, что он обернется дымом и вылетит в трубу, сплетничали бабы.