Последний альбом - Элизабет Хэнд Страница 5

Толком в доме еще никто не ориентировался, и я в одних носках побрел по заднему коридору, тычась во все двери подряд, вдруг где-нибудь найду другой туалет. Ручки едва поворачивались, некоторые вообще не открывались, и я так и не узнал, что там внутри. Но большинство дверей вели в пустые комнаты; кое-где громоздилась вдоль стен старая мебель, иногда составленная друг на друга. Резные столы, кресла, шкафы, сундуки – ни дать ни взять безумная антикварная давка на выезде. Так я добрался до конца коридора, и осталась только одна дверь.

Она распахнулась будто сама собой: я только чуть-чуть тронул ручку, и она повернулась как по маслу. Я сунулся внутрь – и тут же зажал нос рукавом. Воняло гадостно, настоящей гнилью. Не дохлой крысой или кошкой, не мертвечиной вообще. И не канализацией. Совсем ни на что не похоже. Но запах был очень плотный, будто дышишь испарениями, какие поднимаются над трясиной или типа того, – хотя мне случалось бывать на болотах, но такой вони я в жизни не встречал, даже ничего близкого.

Не знаю, как меня не вырвало. Сдернул с головы бандану – волосы тогда отращивал, – закрыл морду. На полу что-то лежало, но толком не разглядеть. Сначала я решил, что это свернутые коврики, потому что там повсюду были старые восточные ковры. Крохотное оконце под самым потолком заросло паутиной и пылью, так что глазам пришлось привыкнуть к полутьме.

На полу лежали не ковры, а птицы. Сотни, даже тысячи. Я взвыл и отпрянул, стукнувшись о дверной косяк. Но птицы даже не шелохнулись.

Все они были мертвы. Кучи корольков или ласточек – я по части птиц не знаток.

Маленькие, в ладони уместятся, с бурыми перышками и крошечными загнутыми черными коготочками, они валялись друг на друге, будто их сгребали лопатой. У некоторых – почти у всех – недоставало клюва.

Видали птицу без клюва? Жуткое зрелище: махонькие мертвые глазки, а под ними просто дыра.

Я резко развернулся, чтобы выскочить, – и тут что-то вонзилось в стопу, как будто на гвоздь наступил. С перепугу я наплевал на адскую боль, мигом оказался в коридоре, захлопнул за собой дверь и как можно быстрее заковылял обратно. Уилл к тому времени уже освободил клозет, так что я юркнул туда и заперся внутри, пока кто-нибудь не увидел меня в таком раздрае. Никому из наших я так и не рассказал о вольере.

Кровь текла со страшной силой, но когда я стянул носок, в стопе обнаружился не гвоздь, а птичий клюв, черный, размером не больше шипа терновника. Минут пять я его выковыривал. Как он настолько глубоко воткнулся – черт знает. Я очистил ранку, промыл, как мог, и обмотал бумажным полотенцем, но кровило еще долго. Шрам так и остался на всю жизнь. Показать?

Мне досталась комната рядом с Джулианом. Прекрасная спальня с шикарной кроватью под балдахином. Постельное белье Том купил для меня на Портобелло-роуд: восхитительные простыни и наволочки из старого французского полотна. Еще прилагались большой гардероб и прямо-таки громадное зеркало. Видимо, потому что я девочка.

Я чуть не прыгала от восторга. Лучшая комната в доме и лучшая из всех, где я на тот момент жила. Пожалуй, и на нынешний момент тоже. Хоть целыми днями валяйся в этой шикарной кровати и сочиняй песни. Когда нет общих репетиций, конечно. Я перечитала кучу поэзии: Джон Клэр, Рембо, Верлен. И еще Дилан, Леонард Коэн, Джони Митчелл. Тогда было не густо женщин, писавших песни. И я собиралась изменить ситуацию.

Парни сидели внизу, в зале. Уилл, Эштон и Джонно. Помню, у Джонно в комнате стоял потешный трон, развалившись в котором он без конца слушал одну и ту же запись King Crimson. Иногда чуть ли не три часа кряду. Потом спускался вниз, наскоро перекусывал, и мы все вместе приступали к работе.

Так и было. Мы с Уиллом, думаю, каждые сутки часов двадцать из двадцати четырех проводили под кайфом. Эштон больше на бутылку налегал. Они с Лес иногда выбирались в паб. Кроме них, местные никого из обитателей дома даже в глаза не видали.

Нет, я теперь не пью. Уже тридцать семь лет – дольше, чем вы на свете живете. А тогда неслабо закладывал. Профессиональное заболевание фолк-исполнителей того времени, можно сказать. Впрочем, и рокеров тоже. Лес до сих пор прикладывается, по лицу сразу видно. Это не для печати. У нее на то свои резоны.

Обычный день? Хм-м, трудно сказать. Вряд ли день, скорее уж ночь. Иногда мы собирались и заполночь. Ладно, для документальной точности пусть будет день. Джулиан мог подняться с рассветом, даже если почти не спал, но остальные раскачивались не раньше девяти, а то и десяти. Говорите, рано? Уж поверьте, я тоже так считал!

Но тогда нам всем казалось, что мы очутились в заколдованном месте, и хотелось выжать из него по максимуму. К тому же по молодости силы восстанавливались мгновенно. Можно всю ночь накачиваться алкоголем, курить до одури, баловаться марками или промокашками, сыграть в баре за наличку, если нужда поджимает, а наутро с ясными глазами бодряком собраться в гостиной и, закусив удила, приняться за работу.

Значит, типичный день?

Нет, не думаю… Не было типичных, вот честно. Скорее уж безмятежная идиллия, алкионово время.

Что это значит? Есть у Овидия такой миф. Алкионой звали дочь бога ветров. Ее возлюбленный, Кейк, был царем и сыном утренней звезды. Он не послушался Алкионы, пустился в долгий путь по морю. Поднялся страшный шторм и утопил его вместе со всеми, кто был на борту. Потом тело Кейка вынесло волной на берег, к ногам Алкионы. С великого горя она бросилась в море и утонула.

Но боги все же сжалились над ними обоими и превратили их в птиц. В зимородков. И каждое лето случаются шесть-семь солнечных дней абсолютного покоя. Это время и называют алкионовыми днями в память об Алкионе.

Вот так мы и жили в Уайлдинг-холле. Алкионовы дни и златые ночи. Как зачарованные жили, это и в музыке сквозит. Но магия на диске – лишь тень того волшебства, которое мы пережили, играя там вместе.

Ладно, «тень» не очень звучит, не та метафора.

Эхо – вот что слышно в альбоме. Эхо того, что мы вместе, Джулиан, Лес, Эштон и я, создавали в том зале под бешеный ритм ударных Джона, а солнце заливало огромные окна, и казалось, будто они из жидкого золота, а не из стекла. Мы играли часами, пока у Джулиана не лопнет струна или пока Том не позвонит по телефону. Пауза на перекур и глоток спиртного, а потом снова дружно за работу.

Вам не понять, каково это – творить музыку таким образом. Я и сам не понимал, даже не понятия не имел до Уайлдинг-холла. Джулиан все время сочинял: каждое утро он приносил новую песню или новый вариант уже написанной. Хватал гитару и принимался подбирать мелодию, напевая вполголоса. Почти сразу подтягивалась Лес, потом присоединялись мы с Эштоном, и тут взрывались барабаны Джонно. И мы просто… творили.

Со мной такого раньше никогда не бывало. Музыку вообще трудно определить словами, ведь так? Можно описать, какие чувства вызывает песня, чем ты занимался, когда впервые услышал ее. Можно рассказать, какие технические приемы использовались при создании трека, как его играть – последовательность аккордов, тут быстрее, тут замедлить. Ля-минор, до-мажор.