Хаос на пороге - Хью Хауи Страница 50

– Я не совсем… – произносит он и останавливается: Эмили подбегает вытряхнуть содержимое подола в машину. Джон ждет, пока она отойдет за пределы слышимости. – Отчасти я надеялся, что ничего не произойдет, тогда и рассказывать не придется.

– А что случилось на шоссе? – Жена показывает ему телефон. – И дозвониться никуда не могу. Отец никак…

– Никого не осталось, – говорит Джон. И повторяет, словно засевшую в голове считалку: – Никого, никого.

Барбара смотрит ему в лицо. Кажется, все двенадцать миллиардов погибших ждут объяснения. А он и сам не понимает. Быть может, за другой дверью мир продолжает существовать. Но нет, это не так.

Барбара смотрит на телефон. Рука у нее дрожит.

– Предотвратить я не мог, – говорит он. – Поверь.

– Кто остался? Кому можно позвонить?

– Только мы.

Барбара молчит. Возвращается Эмили, сваливает банки между сумок.

– Это связано с твоими заданиями, да?

Эмили убежала за следующей партией.

Джон кивает. По щекам Барбары катятся слезы, ее начинает трясти. Джон видел такую реакцию – у вдов, когда они узнавали, что стали вдовами. Шок, переходящий в покорность судьбе. Он обнимает жену и не может вспомнить, когда в последний раз вот так прижимал ее к себе.

– Это ты сделал? – Голос у нее дрожит.

– Не… не совсем. Не лично я. – Он смотрит на Эмили, которая в восторге от очередной находки.

– Но ты… не протестовал, – Барбара с трудом подбирает слова. – Ты мирился…

Джон обмякает. Непонятно, кто кого поддерживает. Да, кое с чем приходится мириться. Так он и делает. Идет на поводу. И в Милане пошел на поводу. Никогда не играет первую скрипку. Никогда.

Подбегает Эмили, в руках у нее что-то синее.

– Это наше?

Джон отпускает Барбару, смотрит. Книга. «Инструкция».

– Нет. Это ничье. Можешь оставить здесь.

Накануне

В синюю книгу вложено два конверта. Два комплекта авиабилетов. Джон вынимает их и наклоняет под разными углами, любуясь голографическими наклейками. На улице дождь, стучат в окно тяжелые капли, словно кто-то барабанит пальцами по стеклу.

Джон кладет билеты и бесцельно листает книгу.

Трейси приняла ее вначале за Библию, видимо, потому что нашла в тумбочке гостиничного номера. Джон подумал о Новом Завете, о том, как давно уже люди пишут и говорят о конце света. Каждое поколение считает себя последним. Это какая-то болезнь в человеке, параноидная мания, неизбывная хворь, проходящая через все поколения. А может, просто страх умереть в одиночку…

Джон отыскивает раздел по безопасности. Детали его будущей работы. Если он не явится – найдут замену? Или кому-то придется работать за двоих? Джон пытается представить группу людей, годами ждущих, пока очистится планета. Представил, как целует жену, потом укладывает в серебристый саркофаг. А потом целует Эмили и говорит, что все будет хорошо. Последняя ложь перед тем, как саркофаги запечатают.

Потому что в их судьбе нет никаких сомнений. Каждый раз, читая книгу, Джон понимал это абсолютно. Уж он-то знает, когда политиканы ставят на человеке крест. Если они говорят «все будет хорошо», подразумевается прямо противоположное. В книге этого не сказано, да и незачем. Не каждый, кто войдет в бункер, из него выйдет. Если Джон полетит в Атланту и приступит к работе, он больше ни дня не проведет с женой и дочерью. Завтра – последний день, и пройдет он в аэропортах и салонах экономкласса.

Джон берет другие билеты, в Колорадо-Спрингс. Там – глупость и безумство, горстка людей, надеющихся обмануть систему, выжить самостоятельно. Там – женщина, которая в прошлом году уговаривала его бросить семью, бросить все и начать заново где-нибудь в другом месте. А теперь ему опять предлагают то же самое.

Джон взвешивает конверты в руках. Так он обычно взвешивал чужую жизнь. Не свою, не своих близких. Ему не хочется признавать необходимость выбора. Мысль, что Эмили так и не вырастет, не влюбится, никогда у нее не будет детей, невыносима. Уготованная ей жизнь, – день или годы – не жизнь.

Джон вдруг понимает, что нужно делать. Захлопывает книгу и несет конверты в гараж. Роется там, находит старую походную плитку, фонарь. Вот и палатка. Он вдыхает резкий запах старого пластика и вспоминает, когда в последний раз отдыхал с семьей. Давным-давно. Теперь он все отдал бы за один такой день. Хотя бы один, пусть даже самый последний.

Он находит баллончик, привинчивает к плитке, крутит кран, щелкает кнопкой электророзжига. Вспыхивает огонь. Джон смотрит на голубые язычки, вспоминая, какие жуткие приготовил на этой плите оладьи много лет назад – снаружи черные, внутри сырые. А Эмили они понравились, и с тех пор она требовала такие оладьи.

Джон кладет на конфорки оба конверта, не давая себе времени передумать. Это – не выбор. Это отказ от выбора. Слишком много он видел папок с назначениями, слишком много билетов на рейс, где на другом конце – смерть. Такого назначения он принять не может. Обмануть смерть или бежать к женщине, с которой однажды вместе обманывал. Ни то, ни другое ему не подходит.

Бумага коробится, пластик горит, дым наполняет гараж, обжигает легкие. Джон делает вдох и задерживает дыхание. Чувствует внутри себя микроскопических тварей, ждущих завтрашнего дня. Чувствует, как убывает мир. Оранжевые язычки растут, а Джон продолжает рыться в снаряжении, отыскивает вещи и репетирует, как будет лгать Барбаре.

В коттедже он был лишь однажды, восемь лет назад. Или уже девять? Его приятель с работы купил себе этот домик у озера, чтоб там запрятаться после окончания службы. В последний раз, когда Джон разговаривал с Карлосом, тот пожаловался, что берег озера очень уж густо застраивают. Однако, стоя на задней веранде, Джон видит все тот же кусочек рая, запомнившийся ему почти десяток лет назад.

К лодочной стоянке ведет дорожка. В воде мокнет канат, к которому привязана небольшая рыбацкая лодка. Дорожку обрамляют заросли цветов, закрытых изгородью от оленей. В тот раз Джон проснулся утром, – а на него таращатся несколько олених.

Да, рыбы и оленины будет вдоволь. Всё теперь расплодится. Джон вспоминает рынок в последнем маленьком городке. Кроме них некому рыться среди консервных банок. Унылая и странная потечет жизнь. Даже думать не хочется, что будет с Эмили, когда не станет его и Барбары. Успеет еще, подумает.

Хлопает дверь-сетка – это Эмили возвращается, помогает разгружать «лексус». Интересно, сколько еще вот таких, вышедших из игры, решив засесть по домам, строят планы тихой жизни? Он смотрит на озеро, чья зеркальная поверхность местами рябит под ветерком. Нужно было взять с собой кого-нибудь из коллег.

Джон глубоко вздыхает и принимается тоже разгружать машину, а тем временем легкое жужжание в вышине перерастает в грохот. Источника не видно. Похоже на грозу, но в небе – ни облачка. Громыхание усиливается, и вот над верхушками деревьев мелькает серебристым брюхом пассажирский лайнер и проносится через озеро. Высота – не более тысячи футов. Двигатель не работает. Самолет исчезает за деревьями на другом берегу.