Часовщик - Родриго Кортес Страница 51

Томазо присутствовал в качестве одного из консультантов на совещании в Мадриде. И после двадцати двух напряженных заседаний Орден победил. Как было весьма осторожно записано в протоколе, крещение сарацин «признавалось достаточным». А дабы не допустить возврата к магометанству, каждая мечеть, в которой хоть раз принесли святую жертву литургии, объявлялась христианским храмом. Папа мог смело выпускать буллу и поздравлять морисков с надеждой на спасение, а христианский мир — с пополнением в несколько сотен тысяч насквозь сарацинских душ.

Амир со своими единоверцами откололся на полпути к Сарагосе — так им было намного ближе к дому. Бруно же в сопровождении неотступного Кристобаля де ла Крус вошел в город и сразу же отправился в свое поместье.

— Как он? — первым делом спросил он у дворецкого.

— Кушает хорошо, но спит мало, — начал дворецкий и сокрушенно зацокал языком. — И очень… очень много работает.

— Это хорошо, — улыбнулся Бруно, — Олафа работа всегда исцеляла.

Преодолевая нетерпение, он дождался, когда поприветствовать его выйдет вся прислуга, повелел дворецкому выдать всем жалованье на три месяца вперед и немедленно уволить.

— Но за что, сеньор? — взмолилась прислуга.

— Тот, кто хочет давать показания Трибуналу, может остаться, — улыбнулся Бруно и вдруг вспомнил сеньора Сиснероса. — Я ведь не тиран древнеримский, ваши права уважаю.

Прислуга вытаращила глаза и помчалась вслед за дворецким получать расчет. И только тогда Бруно жестом предложил Кристобалю обождать его в приемном зале и зашел в мастерскую отца. Обнял и сел напротив, так, чтобы почти глухой Олаф мог различать сказанное по губам.

— Как ты?

— Сделал, — тихо произнес Олаф и указал на лежащий в лаковой коробочке маленький, округлый, размером с крупное гусиное яйцо предмет. — Вот они.

Бруно осторожно взял предмет и сразу почувствовал его до странности приятную тяжесть. Нажал на кнопку, какая бывает у шкатулок с секретом, и «яйцо» мягко раскрылось.

Это были самые настоящие куранты.

— Колокольчик некуда прикрепить, — пожаловался Олаф, — места не хватает. А может, и ума…

— Главное, чтоб в заднице помещались, — осторожно поддержал старика Бруно и вдруг понял, что старик только что рассмеялся — тихо, осторожно.

Бруно замер, как стоял. Он даже не знал, чем восторгаться — этими немыслимо маленькими часами или тем, что старик впервые за все время начал поправляться.

— Тебе уехать бы отсюда надо, — вздохнул он. — В Беарн поедешь? Под защиту принцессы Маргариты…

— А почему бы и нет? — пожал плечами часовщик и второй раз за несколько минут засмеялся. — Они — еретики, как и я. Какая разница?

А тем же вечером, когда вещи были собраны, Олаф впервые рассказал, как так вышло, что он уехал из Магдебурга.

— Инквизиция арестовала меня за неудачную шутку в адрес Марии, — тихо произнес он, — и мне грозил костер.

Уже понимающий, как сложно вытащить еретика из Трибунала, Бруно замер.

— А потом пришел монах, и мы сторговались. Я отдал ему все права на уже изготовленные для епископата часы, а он уничтожил донос.

Олаф усмехнулся.

— Это были очень хорошие часы… я там для спуска шпиндель использовал — так никто до меня не делал.

Бруно покачал головой. Он всегда знал, что Олаф гениален.

— А что монах? — поинтересовался он.

— Монаха, как я слышал, быстро заметили и даже кличку дали Часовщик, — вздохнул Олаф. — А я… я не стал искушать судьбу второй раз.

Бруно вытер взмокший лоб.

— И где этот монах теперь?

— Не знаю, — покачал головой мастер, — его быстро в Ватикан забрали.

Через день после ухода Мади аль-Мехмеда городские рынки опустели, а через неделю есть стало нечего. Брат Агостино Куадра создал выездную комиссию Трибунала, в надежде конфисковать хоть что-нибудь посетил четырнадцать окружающих город деревень и в половине из них не обнаружил ни души. А оставшиеся христианские деревни надежно охраняли монахи Ордена.

— Разворачивай! — грубо, по-хамски орали они в лицо инквизитору. — Здесь тебе поживиться нечем.

— Но…

— Это наша земля. Понял? И люди здесь наши, — внятно объясняли монахи. — Разворачивай, тебе сказали! Пока плетей не получил…

И Комиссар каждый раз был вынужден проглотить обиду и подавать приказ ехать в следующее село. Связываться с людьми Ордена он не рисковал.

А между тем орденский монастырь все тучнел и тучнел. Все леса вокруг города теперь принадлежали Ордену, а потому дрова можно было купить лишь у них. Все оставшиеся деревни тоже принадлежали Ордену, и монахи брали за мясо и зерно столько, что в считанные недели обобрали горожан до нитки.

— Не хочешь брать, — смеялись они в лицо покупателям, — иди к сарацинам обратись. Может, подешевле уступят.

Но и у морисков дела шли неважно. Ушедшие в горы крестьяне откровенно голодали. Мужчины гонялись за королевскими обозами и считали огромной удачей отобрать предназначенное армии зерно, а женщины и дети все время искали, чем прокормить в скудной горной местности свой скот. А потому даже те, кто когда-то дружил с морисками, в горы за провизией не ходили. Знали, что бесполезно.

Чтобы хоть чем-то заняться, деятельный брат Агостино даже съездил в усадьбу сеньора Сиснероса и сжег дьявольскую клепсидру. Как ни странно, она — даже без надзора — все еще работала. А через неделю Комиссар узнал, что в город движется сеньор Франсиско Сиснерос.

— Много у него войск? — холодея от предчувствий, спросил он принесшего весть монашка.

— Я не видел, святой отец, — мотнул головой тот, — но говорят, что он в ярости и обещает повесить весь Трибунал на деревьях.

Брат Агостино метнулся в монастырь Ордена, однако настоятель сразу сказал, что, если гранд идет во главе хоть сколько-нибудь крупного отряда, они вмешиваться не станут.

— Не надо было его клепсидру трогать, — в лицо Комиссару ухмыльнулся настоятель. — Теперь сами с ним разбирайтесь.

Брат Агостино побежал в магистрат, оттуда — к Марко Саласару, но даже когда он выбил из Марко обещание выступить на защиту Инквизиции, в сердце гудела тревога. А потом кто-то принес известие, что сеньор Франсиско уже недалеко от городских стен, и Комиссара как ударили по голове.

— Распредели своих людей вокруг здания, Марко, — хрипло приказал он. — И человек сорок внутри поставь.

Можно было, конечно, выйти из города и спрятаться в горах, но у брата Агостино было четкое предчувствие, что там его ждет еще более жуткий конец. Мориски насильственного крещения не простили и мстили священникам до сих пор.

А к обеду под окнами Трибунала раздался дробный топот копыт, и брат Агостино даже не нашел в себе сил, чтобы подойти к окну.