Валентайн - С. П. Сомтоу Страница 53

Мэт, его мать и Джейни Родригес таяли под лучами солнца на диване в гостиной. Плоть, обратившаяся вязкой жижей, стекала с костей. Кровь превращалась в едкую желчь, прожигавшую покрывало в цветочек. Кости крошились в пыль, которую тут же смывали ручейки слизи.

К середине утра от них не осталось вообще ничего, только несколько грязных пятен на пестрой обивке — ну и, конечно, труп отца Мэта, уже тронутый разложением.

Хороших вампиров их них не вышло. Из них не вышло вообще никаких вампиров. Они не знали, как выжить. Они были очень недальновидны.

* * *

• наплыв: ангел •

После того как Эйнджел открыл свою самую страшную тайну Тимми Валентайну, он на цыпочках вернулся в спальню и забрался в кровать. Когда он прижался к матери, та судорожно дернулась и открыла глаза.

— Мам, пойдем в ванную. Я тебе кое-что покажу.

— ...устала...

— Мам, пойдем. Ну давай. Там такое... Тебе понравится. Ты об этом всю жизнь мечтала.

Он взял ее за руку и повел в ванную. Остановился в дверях, чтобы случайно не отразиться в зеркале. Это бы только ее запутало.

— Посмотри в зеркало, мам. Ну давай. Посмотри.

Он знал, что она увидит в зеркале. Не белый сияющий кафель на стенах ванной, а зеленые холмы Кентукки. Зеркало станет телеэкраном для ее воспоминаний. Тимми ему обещал. И Эйнджел видел, что именно так все и было. Он смотрел на мать, как она стоит перед зеркалом — толстая, вся какая-то поистаскавшаяся, мутная от похмелья, — и видел, что на стене у нее за спиной лежат зеленые отблески от зеркального отражения.

Эйнджел знал, что увидит мать на этом телеэкране души. Она увидит холмы за их старым домом, она почувствует запах травы и, может быть, даже услышит, как растет трава. Она увидит то место, где похоронен Эррол. Ее унесет назад в прошлое — в тот момент во времени, когда все в их семье изменилось.

— Что это, милый? Что ты со мной делаешь? — проговорила мать. — Я вижу всякое... Там, где должно быть мое отражение, я вижу холмы над Воплем Висельника. И вот те деревья... это же те деревья, что были у нас за домом. Может быть, я приняла неправильные таблетки? Этот проклятый Голливуд... вот соберешься выпить стаканчик на ночь, и неизвестно, чего тебе там подсунут.

Эйнджел специально встал так, чтобы не видеть зеркала, но он зато видел мать, и по тому, как она менялась в лице, было очень легко догадаться, что именно она видит... вот у нее на лице отразился испуг... потом — неверие... потом ее взгляд сделался зачарованным, как под гипнозом.

— Посмотри в зеркало, мама. Видишь яму в земле? Это ты ее выкопала, эту яму. И мы закатили его туда, мы с тобой. И забросали землей. Но теперь она раскрывается, яма. Видишь, мама? Вот из земли высовывается рука. Смотри, он хватается за траву, он хочет вылезти весь. Ты знаешь, кто это, мама? Знаешь?

Мать молча кивнула. Ее губы слегка приоткрылись, как будто она собралась что-то сказать, но лишь одинокая слезинка скатилась у нее по щеке.

— Я пьяна, — пробормотала она. — Или я сплю, и мне все это снится.

— Смотри, мама. Смотри. Это он. Тот, кто умер. Эррол. Я позвал его, вернул из мертвых. Для тебя.

Из зеркала донесся тоненький детский голосок:

Быть искренним — это великий дар.

Быть свободным — великий дар.

— Иисус милосердный, прости меня, грешную, — прошептала мать. Теперь слезы текли ручьем.

Эйнджел точно знал, что она видит. Тимми вытащил эти картины у него из памяти и так хорошо сымитировал голос Эррола, что Эррол как будто и вправду ожил, и Эйнджел сам поневоле расплакался — он оплакивал брата и оплакивал свое детство, которое брат отобрал у него в тот день, когда умер. Эррол выбрался из могилы и теперь стоял в высокой траве, которая доходила ему почти до колен. Крови на нем больше не было.

Как умер Эррол? Что произошло между матерью и сыном? Эйнджел не знал. Когда все случилось, он был на улице. Он помнил только, как мать вынесла брата на луг. Она несла его, прижимая к груди, и пела. Все время пела. И еще он помнил ее глаза — они испуганно бегали по сторонам, как будто мама чего-то боялась. Эйнджел не знал и не хотел знать, что произошло между мамой и братом. Но одно он знал точно.

— Ты его больше любила, да, мама? Больше, чем меня, — сказал он. — Ну что ж, вот он снова с тобой. Если захочешь, вы будете вместе уже навсегда.

«Ты любила его до смерти, — подумал он, — любила так, как теперь ты пытаешься любить меня, как ты теперь прижимаешь меня к своим складкам жира. Так прижимаешь, что я задыхаюсь. Хорошо, что я его не вижу. Я его ненавижу, Эррола. Я даже не помню, каким он был. Как он выглядел. Господи, как я его ненавижу».

Он услышал голос Эррола:

— Мамочка... мама... я тебя ждал так долго... здесь так холодно, под землей, холодно и очень страшно, мне было так страшно... так одиноко... мамочка, дай мне руку... пройди сквозь стекло, мама. Согрей меня, обними.

Он увидел, как мать тянет руки к зеркалу. Обе руки. Как лунатик во сне. Ее губы медленно растянулись в подобие улыбки... безумной улыбки.

— Если захочешь, мама, вы будете вместе уже навсегда, — повторил Эйнджел. — Ты можешь уйти за ним в прошлое. Жить вместе с ним в зеркале. Он всегда будет с тобой. Ты уже никогда его не потеряешь. Больше уже никогда.

Ее глаза заблестели. Эйнджел знал, что она едва борется с искушением. Он знал, что мама всегда больше любила Эррола, а его, Эйнджела, ненавидела — за то, что он жив, а Эррол умер, — что в смерти Эррола виновата она сама, и именно поэтому она так стремится окружить Эйнджела своей душной любовью, пропахшей дешевенькими духами. Любовью, которая в прямом смысле слова душит его — не дает дышать. Эйнджел и сам не знал, как далеко он готов зайти, когда шептал свои откровения духу из зеркала. Он знал, что мать может войти в Зазеркалье и пропасть там навсегда. Но не знал, действительно ли ему этого хочется. Он не знал, чего именно ему хочется, но знал, что это должно быть что-то совсем другое; что все должно стать по-другому, не так, как сейчас.

Мать тихонько запела. Ее голос был хриплым от постоянного пьянства и сигарет. Он был совсем не похож на ее прежний голос — нежный и мелодичный, как ветер в горах.

— Быть свободным — великий дар, — пропела она и шагнула к зеркалу. — Мы правда теперь будем вместе, Эррол? Всегда? — спросила она. Сделала еще шаг. И еще.

— Иди к нему, мама. Будь с ним, — сказал Эйнджел. — Ты будешь счастлива. И тебе больше уже никогда не придется ко мне прикасаться. Я хочу свободы. — Он сам удивился тому, с какой страстной горячностью прозвучал его голос. «Господи. Я ее ненавижу, — подумал он. — Теперь я могу от нее избавиться. Ее больше не будет рядом. Я заработаю денег, я прекрасно устроюсь. Теперь все будет по-другому».

Она подошла совсем близко к зеркалу. Еще мгновение — и она пройдет сквозь стекло и исчезнет навсегда. Эйнджел вдруг испугался. Неужели она и вправду его не любит?!