Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте Страница 56

Наконец грянула ночь перед свадьбой – безлунная и беззвёздная. Единственными источниками света в Саду были высокие жаровни и свечи, чьи огни отражались на блистающей холодной земле синими и белыми сполохами. Мальчик прошёл сквозь каштановую часовню, где всё, от алтаря до придела, укрыли чехлами, уберегающими от мороза. Казалось, что больше всего снега лежало на помосте Динарзад. Проходя мимо, он будто услышал голос маленькой птицы, и его сердце ёкнуло – он побежал сквозь снег туда, где раздался звук, сквозь лишённые цветов розовые кусты и чёрные скелеты гранатов; сквозь обледенелые хурмы и бугристые акации, прямо в центр Сада и дальше, к его дальнему краю. Быстрее, чем ему доводилось когда-нибудь бегать, – к великим серебряным Вратам, окружавшим дворцовые земли точно река. Птичий голос вёл его; дыхание мальчика участилось, лоб покрылся потом. Когда он добрался до филигранных Врат, что изображали бесконечную сцену, огибавшую Сад и замыкавшуюся саму на себя, – то была сцена великой битвы между людьми и монстрами, в которой люди имели суровые лики из серебра и перламутра, чудовища – трусливые железные морды. Тут и там на Вратах виднелись жаровни; лес по ту сторону казался тёмным и глубоким.

На стороне монстров стояла девочка в красном плаще.

В тот момент мальчик любил свою сестру за то, что она подложила в его мешок эту нелепую вещь. Губы девочки были бледны, брови покрылись снегом, длинные волосы, точно жемчужины, унизывали снежинки. Она держала в руках драгоценную птичку с длинным сине-золотым хвостом и не улыбалась, не поднимала глаз. Он не видел, плачет ли она; её дыхание тёплым облачком таяло в воздухе.

– Я больше не знаю историй, – прошептала она.

– Что? Но ты поклялась рассказать ещё!

– Мне больше нечего рассказывать.

– Если сказки закончились…

– Я не сказала, что они закончились. Просто больше не знаю ни одной.

Девочка тронула клюв перламутровой птички.

– Я не понимаю…

Девочка подняла голову – её глаза под милыми чернильными веками покраснели.

– Я давным-давно тебе сказала, что читаю сказки моих глаз в перевёрнутых зеркалах, прудах и фонтанах. Объяснила, что это трудно, что я могу читать только с одного глаза за раз и лишь задом наперёд, медленно, как и должно быть. Я рассказала тебе истории с левого века и с правого. Все истории, которые смогла прочесть в фонтанах и прудах. Я рассказала всё! Остались сказки, начинающиеся на одном глазу и заканчивающиеся на другом, пересекающие складки век и ресницы, скручивающиеся друг с другом. Их я не знаю и рассказать не могу: невозможно закрыть глаза и прочесть их в воде или в стекле. Они скрыты от меня.

Мальчик открыл рот, потом закрыл.

– Но я хочу услышать ещё! – воскликнул он.

Девочка улыбнулась – такой долгой, медленной улыбки он ещё не видел.

– Ты расскажешь мне историю, мой принц? Прочтёшь её на моих закрытых глазах и позволишь моему горлу отдохнуть? Узнать последнее из того, что написано на мне?

– Я… не могу рассказывать их так, как это делаешь ты. Я не умею рассказывать сказки и говорить разными голосами.

– У тебя есть всё, что необходимо. Пожалуйста! Я хочу узнать и услышать, что ждёт на моей коже, стремится быть рассказанным и услышанным. Я так много тебе рассказала… Расскажи мне историю, если ты и впрямь мой друг.

Мальчик залился краской. В свете факелов он разложил свой плащ на жёсткой, скованной льдом земле, вручил девочке маленькую флягу с апельсиновым вином и ломтик бегемотового мяса, который, по их общему мнению, оказался не очень вкусным – напоминал мягкую грязь и речную воду под медовой глазурью. Наконец мальчик наклонился так, что они почти коснулись друг друга носами. Как раньше, он видел линии и буквы её глаз, и, чем пристальнее вглядывался, тем сильнее слова выплывали ему навстречу, раскрывая алфавит и тайные знаки. Его замутило… Мальчик закрыл глаза и выпрямился, как кораблик на поверхности бушующего океана. Затем взглянул опять. Буквы остались на месте и безмятежно плавали. Высоким дрожащим голосом он начал читать, до мозга костей пропитавшись страхом выглядеть перед девочкой глупо:

– На пустынной равнине, куда не заглядывают Звёзды, дули горячие ветра, точно вырвавшиеся из кузнечных мехов, и шалфей цеплялся корнями за белые скалы. – Он читал медленно, будто только учился грамоте. – На этой равнине, на железных столбах висела огромная железная клетка. Ветер вопил меж её прутьев, как женщина, которую вскрыли на каменном столе.

Луна походила на мышиный череп в небесах. Воздух был густым и тёмно-синим, словно океанское дно, однако от жары он ярко светился, и у горизонта трепетали золотые камни. На измученную жаждой землю, покрытую тёмными трещинами, что разбегались во все стороны, будто лозы в поисках воды, падали три длинные тени. Чёрные и сухие, они ложились на разбитую на осколки пустыню. Тень железной клетки словно была преисполнена отвращения. Она соприкасалась с любопытными тенями в виде женщины и леопарда, который сидел, с опаской и интересом вытянув вперёд уши. Женщина держала своего кота на длинном серебряном поводке, который покачивался на ветру. Она была с головы до ног закутана в тяжёлое чёрное одеяние, полоскаемое ветром за спиной, – открытыми остались только глаза, жёлтые как увядшие лимоны, с болезненно красными радужками.

Клетку заполнял дым. Он сочился из-за кованых прутьев, переплетённых в виде сферы, подвешенной на цепи толщиной в мужскую талию. Чёрный, едкий и жгучий, дым клубился, вихрился и извивался будто пойманный зверь. В нём сверкали два зловещих красно-оранжевых глаза, обрамлённых огненными ресницами и увенчанных огненными бровями. Дымная змея дважды обернулась хвостом, и над сгустком сажи поднялось тело, похожее на русалочье, наделённое собственным чешуйчатым хвостом. Оно было наполнено огнём; волосы являли собой реку извивающегося дыма, что брала начало у тёмного полыхающего лика. Ниже талии тело менялось, в точности как у русалки: вместо ног там клубился такой же дым и утекал в черноту, где мелькали красные искры, похожие на змей. Женское существо было голым и униженным; его груди венчал злобный огонь, в пупке пламенел уродливый рубин, и всё, что когда-то могло ему принадлежать, было свалено в кучу под клеткой, точно погребальное приношение.

Некоторое время две женщины смотрели друг на друга, как два стервятника, усевшихся на длинной ветке. Леопард не шевелился, но время от времени его хвост, лежавший на изнурённой земле, слегка вздрагивал.

Наконец леопард заговорил:

– Кто тебя здесь запер, подруга джинния?

Существо снова превратилось в облако беспокойного дыма, в котором затерялись полыхающие глаза. Позади неё садилась луна, сухая и прозрачная на синем фоне, будто само небо пересохло.

– Интересный трюк, – прошипела она голосом, напоминавшим треск зелёных ветвей, которых впервые коснулось пламя. – А эта дылда не говорит?