Бом-бом, или Искусство бросать жребий - Павел Крусанов Страница 57

Раствор тем временем просачивался между камнями и с неприличным (если б только был о приличиях осведомлён) чавканьем стекал куда-то дальше — видимо, в пролаз.

— Так не доставайся же ты никому, — вполголоса и, увы, чужой речью — поскольку собственная пока немотствовала — сказал надгробное слово чёртовой башне Норушкин. — Спи спокойно, русский бунт, бессмысленный и беспощадный.

Между тем раствор внизу слегка схватился и перестал уходить в дыру, так что скоро свежий цемент заполнил могилу под завязку. Чтобы он застыл камнем, намертво, артельщики полили сверху серую кашицу водой.

Внезапно Андрей подумал, что ведь там, по ту сторону жизни, в закупоренной башне остались его предки: пращур рода Норуша, светлый отрок Никанор, смотревший в бельма смерти Фёдор, точивший ложки для десерта Афанасий, Елизавета с Александром, Георгий со своей свининой, дегустатор слез Илья, престранный дед Платон и все, о ком предание молчит. А что, если их необузданный дух забродит и пробку к чёртовой матери выбьет?

Сзади к Андрею тяжёлой походкой подошёл Фома.

— Ну что, — сказал Андрей, — теперь тут ни один хорёк не прошмыгнёт, чтобы с гневизовом пошалить.

— Ох и напотеемся по вашей милости, когда вы нам этот цемент дробить велите, — сумрачно вздохнул Фома.

— Зачем велю?

— Затем, что ангел вострубит. Куда ж вы денетесь — вы супротив него ничто, тля, мелочь.

Норушкин был не склонен к диспуту, хотя его, понятно, покоробил сравнительный анализ распоясавшегося Фомы. «Прописать бы ему на конюшне плетей», — подумал он, но образумился.

Он вышел вон из склепа и зажмурился на ярком солнце. Пообвыкнув, взглянул направо и увидел, что, нагулявшись у реки, с букетом полевых цветов в руках, к нему идёт вся изнутри сияющая Катя, и поступь у неё при этом такая плавная, такая томительно медленная, словно она несёт не цветы, а вёдра, полные счастья, и боится расплескать. Ослеплённый картиной Андрей без нужды повернулся налево и остолбенел — встав на дыбы и раскинув лапы, на него медведем шла тоска, и в её горькой тени, теряя сок и корчась, жухли травы.