Имаджика. Пятый Доминион - Клайв Баркер Страница 57

— Да, тебе нужно узнать обо мне еще кое-что. Мне сказали — это было много лет назад, — что я проведу свою жизнь шлюхой или убийцей. Так я и поступил.

— Поступал до настоящего момента. Может быть, теперь все это кончилось.

— Кем же я буду теперь?

— Моим другом, — ответил Миляга, ни секунды не поколебавшись.

Мистиф улыбнулся:

— Спасибо тебе за это.

На этом обмен вопросами прекратился, и бок о бок они продолжили спуск по склону.

— Не проявляй интерес слишком открыто, — посоветовал Пай, когда они приблизились к границе застройки. — Делай вид, будто ты видишь подобные зрелища ежедневно.

— Это будет трудновато, — предположил Миляга.

И это действительно было непросто. Ходьба по узким пространствам между хижинами была чем-то вроде путешествия по стране, в которой даже воздух обладает честолюбивым стремлением к эволюции и в которой дышать — значит меняться. Сотни различных глаз смотрели на них из дверных проемов и окон, в то время как сотни различных членов занимались повседневной работой: приготовлением пищи, кормлением детей, ремеслом, сплетнями, разведением костров, любовью. И все это с такой скоростью мелькало перед глазами Миляги, что после нескольких шагов ему пришлось отвести взгляд и заняться изучением грязного водосточного желоба, по которому они шли, чтобы изобилие зрелищ не переполнило его сознание до краев. И запахи тоже: ароматные, тошнотворные, кислые, сладкие; и звуки, от которых череп его раскалывался, а внутренности съеживались.

В его жизни до нынешнего дня, ни во сне, ни наяву, не было ничего такого, что могло бы подготовить его к тому, что он переживал сейчас. Он изучал шедевры великих визионеров — однажды он написал вполне пристойного Гойю и продал Энсора за небольшое состояние, — но различие между живописью и реальностью оказалось огромным. Это была пропасть, размеры которой, по определению, он не мог установить до настоящего момента, когда перед ним оказалась вторая часть равенства. Это место не было вымышленным, а его обитатели не были вариациями на тему виденного в прошлом. Оно существовало само по себе и не зависело от его представлений о реальности. Когда он вновь поднял глаза, вызывая на себя атаку необычного и неизведанного, он поблагодарил судьбу за то, что теперь они оказались в квартале, населенном более человекоподобными существами, хотя и здесь встречались сюрпризы. То, что показалось было трехногим ребенком, перескочило им дорогу и, оглянувшись, обратило к ним лицо, высохшее, как у брошенного в пустыне трупа, а его третья нога оказалась хвостом. Сидевшая в дверях женщина, волосы которой расчесывал один из ее ухажеров, запахнула свои одеяния в тот момент, когда Миляга посмотрел в ее сторону, но сделала это недостаточно быстро, чтобы скрыть то обстоятельство, что второй ухажер, стоящий перед ней на коленях, процарапывал на ее животе иероглифы острой шпорой, растущей у него на руке. Он слышал вокруг себя множество языков, но, похоже, самым распространенным все-таки был английский, хотя и испорченный сильным акцентом или искаженный особенностями анатомии говорящего. Некоторые говорили, словно пели; у других речь напоминала звуки рвоты.

Но голос, позвавший их из уходящего направо оживленного переулка, вполне мог прозвучать и на любой из улиц Лондона: шепелявый, самодовольный окрик, потребовавший, чтобы они остановились. Они оглянулись в направлении голоса. Толпа расступилась, чтобы освободить проход его обладателю и сопровождавшей его группе из трех человек.

— Притворись немым, — шепнул Миляге Пай, пока шепелявый, похожий на раскормленную горгулью, лысый, но с нелепым венком из сальных локонов, приближался к ним.

Он был хорошо одет. Его высокие черные ботинки были начищены до блеска, а канареечно-желтый жилет повсеместно украшен вышивкой, — как впоследствии выяснил Миляга, в полном соответствии с последней паташокской модой. За ним следовал гораздо скромнее одетый мужчина, один глаз которого был скрыт под повязкой с прилипшими к ней перьями из хвоста пурпурной птицы, словно бы предназначенными для того, чтобы напоминать о том моменте, когда он был выбит. На плечах у него сидела женщина в черном, с серебристой чешуей вместо кожи и тростью в руках, которой она погоняла своего носильщика, легонько постукивая его по голове. За ними следовал самый странный из всей четверки.

— Нуллианак, — услышал Миляга шепот Пая. Не было нужды переспрашивать, хорошая это новость или плохая. Вид создания говорил сам за себя и внушал серьезные опасения. Голова его больше всего напоминала сложенные в молитве руки с выставленными большими пальцами, которые были увенчаны глазами омара. Щель между ладонями была достаточно широкой, чтобы увидеть сквозь нее небо, но время от времени она начинала мерцать, когда из одной половины в другую шли разряды энергии. Это было, без сомнения, наиболее отвратительное живое существо из всех когда-либо виденных Милягой. Если бы Пай не велел повиноваться приказу и остановиться, Миляга немедленно пустился бы наутек, чтобы не дать нуллианаку приблизиться хотя бы на шаг.

Шепелявый остановился и вновь обратился к ним.

— Какое дело у вас в Ванаэфе? — осведомился он.

— Просто проходим мимо, — сказал Пай, и его ответ показался Миляге чересчур незамысловатым.

— Кто вы? — спросил человек.

— А кто вы? — парировал Миляга.

Одноглазый носильщик грубо загоготал и получил удар по голове за причиненные неудобства.

— Лоитус Хаммеръок, — ответил шепелявый.

— Меня зовут Захария, — сказал Миляга, — а это…

— Казанова, — вставил Пай, заслужив недоуменный взгляд Миляги.

— Зоойкал! — сказала женщина, — Ти гваришь паглиски?

— Разумеется, — сказал Миляга. — Я гварю паглиски.

— Будь осторожен, — шепнул ему Пай.

— Карош! Карош! — продолжила женщина и сообщила им на языке, который наполовину состоял из английского или какого-то местного диалекта, созданного на его основе, на четверть — из латыни и на четверть — из какого-то наречия Четвертого Доминиона, сводившегося к пощелкиванию языком и зубами, что все незнакомцы, прибывшие в этот город, Нео-Ванаэф, должны подать сведения о своем происхождении и намерениях, прежде чем они получат доступ или, скорее, право на то, чтобы убраться восвояси. Несмотря на неказистый вид его зданий, Ванаэф, судя по всему, был отнюдь не каким-нибудь борделем, а городом, в котором царит порядок, а эта женщина, представившаяся на своей лингвистической мешанине как Верховная Жрица Фэрроу, обладала здесь значительной властью.

Когда она окончила речь, Миляга обратил к Паю исполненный недоумения взор. Дело запахло жареным. В речи Верховной Жрицы звучала неприкрытая угроза незамедлительной казни в том случае, если они не сумеют дать удовлетворительные ответы на поставленные вопросы. Палача в этой компании было угадать не так-то трудно: молитвенно сложенная голова нуллианака болталась позади в ожидании инструкций.

— Итак, — сказал Хаммеръок. — Вы должны каким-то образом удостоверить свои личности.