Симфония тьмы - Дин Кунц Страница 6

Гил как будто приближается к полке и зданию, как всегда всплывая вверх от воды на черном листе, и это очень странно, ведь ветра совсем нет. Потом, проплыв над строением с колоннами, он снова опускается к реке. Мягко покачиваясь, точно в колыбели, плывет он к Стигийскому морю, которое поглощает его и увлекает к не знающему света дну, где воздушная река несет его над морским ложем, мимо того же самого пурпурного здания, того же самого мыса, в то же самое море, на дно, его встречает в точности та же река, в точности то же здание, тот же океан, и…

Он проснулся в холодном поту, глаза ныли, словно и на самом деле до боли всматривались в невозможную реальность сна. Сердце колотилось от страха, который в то же время был неописуемо сладостным и желанным…

Этот сон посещал его с тех самых пор, как он, тогда трехлетний ребенок, побывал на арене вместе с отцом, который инспектировал приготовления к церемонии Дня Вступления в Возраст. В центре площадки гудел Столп Последнего Звука — врата в ту землю за пределами жизни, где все иначе. Эта колонна страшно заинтересовала мальчика, и он, вырвавшись от отца, подбежал к Столпу, сунул голову внутрь и увидел диковинную страну за ним.

Гил не знал, боится ли он или же с нетерпением ждет своей встречи со Столпом завтра, в конце церемонии.

Завтра…

Арена…

Внезапно он подумал, не будет ли ему трудно снова заснуть.

То же самое мгновение. Затемненная комната Башни Обучения. Во мраке видно лишь оранжевое свечение — рояль.

Руки на клавишах — как пена на волнах.

Сгорбленная фигура бешено мечется, вертится, колотит, стучит по клавишам с безумием ненависти, которая выкипает через глаза… Вдыхаемый воздух со свистом врывается в сведенные судорогой, высушенные страхом легкие… На щеках — слезы…

Рози колотит по клавишам. Может быть, завтра он станет правителем всего общества музыкантов. Может быть, он станет трупом. На арене все может повернуться либо в одну сторону, либо в другую.

Он проклинает клавиши и свои пальцы. Он топчет ногами педали, и ему кажется, что пальцы на ногах переломаны.

И рояль все время поет: «Завтра… завтра…»

А между тем когда-то…

В часовне «Первого Аккорда» — здания генных инженеров — Прыгун присел, глядя на медленно открывающуюся дверь, через которую собирался выйти сам. Его ноздри раздулись, пытаясь уловить запах, какие-нибудь духи, что ли…

Музыкант, вошедший в часовню, не заметил популяра, сгорбившегося за спинкой последней молитвенной скамьи, закрыл за собой дверь и повернулся к алтарю. Ритуальным жестом он сложил ладони перед лицом, соприкоснувшись кончиками пальцев, потом развел руки в позицию, из которой дирижер может начать симфонию, и тогда увидел Прыгуна.

Музыкант раскрыл было рот, чтобы закричать, и тут популяр прыгнул. Он отбросил музыканта к стене, припечатав всеми своими тремя сотнями фунтов. Музыкант, в мгновенном напряженном усилии, взведенном бешеным выбросом адреналина, вырвался и сумел сделать один неуверенный шаг. Но Прыгун, обхватив кулак одной своей руки пальцами другой, взметнул эту дубинку из костей и плоти и резко обрушил на шею музыканту. Позвоночник несчастного с треском сломался, и он повалился лицом вниз. Голова его неестественно вывернулась, оказавшись под левой рукой.

Прыгун спрятал тело за алтарем, потом вернулся к двери и рискнул выглянуть в коридор. Мягко сияющие потолочные панели высвечивали коричневые и черные вихри в зеленом мерцающем камне стен, и казалось, что эти перегородки состоят из живых существ, карабкающихся друг на друга, словно скопище вшей, сбивающихся пеной в попытке разорвать оковы магической известки, скрежещущих зубами от ярости, потому что известка не поддается…

В коридоре было пусто. Он вышел и прикрыл за собой дверь часовни.

Сжимая в руке нож, Прыгун прокрался по сверкающему коридору и вышел к лифтовой шахте. Она отличалась от известных ему неработающих шахт в руинах популярского сектора города, потому что была чистой и свободной от летучих пауков. А кроме того, он не увидел здесь ничего похожего ни на кабину, ни на тросовую подъемную систему. Похоже, человек просто входит сюда и его возносит кверху по воздуху, или же он начинает падать, но воздух поддерживает его… Прыгуну это не нравилось, но другого пути у него не было. Он нажал номер нужного ему этажа и шагнул в трубу.

В костях у него началась игра созвучий и диссонансов. Звуки вихрились в нем, свивались над головой, словно ветер, и поднимали по шахте. Внезапно подъем прекратился, и его мягко понесло к выходу на верхний этаж. Прыгун оттолкнулся от стены, как в невесомости, перевернулся в стоячее положение и вылетел в коридор; ужас немного отпустил его, когда лифт за спиной взвыл и остановился.

Он двинулся по коридору и остановился у первой двери, держа нож перед собой в готовности выпустить кишки любому, кто его обнаружит. Ему нужна была детская комната, но он не знал, за какой дверью ее искать. Прижав ладонью активатор двери, он напрягся, ожидая, пока откроется вход.

В сверкающей металлической чаше диаметром не меньше ста пятидесяти футов, уходящей вниз на двадцать этажей, плавали женщины — больше сотни обнаженных женщин. Их поддерживал на плаву блуждающий, почти видимый звук, который булькал от края до края этой неимоверной металлической бадьи, от ее обода до самого дна. Они дрейфовали — то широко раскинув ноги, то плотно сжав их в девической стыдливости. Руки женщин безвольно свисали, а лица были рассечены широкой, как рана от топора, улыбкой абсолютного удовольствия, — а тем временем концерты в двудольных, трехдольных, четырехдольных и шестидольных размерах кружевами оплетали их животы. Все они были беременны, ибо это была камера затопления. После того как генные инженеры завершали свое дело — помогали оформить зародыш, — женщин переводили сюда, чтобы на последующих стадиях развития эмбриона подвергнуть их еще не родившихся детей воздействию гипнотической музыки затопления. Музыка эта несла подсознательные сигналы в виде примитивных квантованных картинок, которые «промывали мозги» неродившимся детям, сглаживали грубые швы и кромки работы генных инженеров путем внушения зародышам любви и почитания к музыке и к властям.

Прыгун неохотно отвел глаза от этих женщин-птиц, подавляя в себе желание соскочить в чашу, оседлать их в полете и совокупляться с ними, погружаясь вместе на дно чаши и снова взмывая вверх, в нарастающем крещендо [5]кульминации под грохочущий вихрь звуков. Он знал, что не должен думать о таком, ибо ненавидит музыкантов и их леди. И все-таки не такая уж редкость — обнаружить родство между похотью и ненавистью, и сейчас он боролся с похотью, которая выросла из ненависти. Он вышел в коридор и закрыл дверь в камеру затопления, зная, какие сны будут преследовать его после этого дня.

Дальше по коридору Прыгун толкнул другую дверь и обнаружил детскую. Торопливо прошел к колыбелям младенцев, рожденных в этот день, и начал просматривать имена. Не всякое дитя подойдет. Это должен быть новорожденный младенец, покинувший материнскую утробу прямо в этот день, причем ребенок более или менее значительного музыканта, не ниже Второго Класса. Наконец он наткнулся на табличку, которая привлекла его внимание: «ГИЛЬОМ ДЮФЕ ГРИГ». Возможно ли, что это — кровный родственник Яна Стамица Грига [6], Великого Мейстро города-государства Вивальди? Он вытащил ребенка из колыбели. Даже если это всего лишь племянник, его родители, если повезло, наверняка окажутся музыкантами по крайней мере Второго Класса.