Чудовищ нет - Юрий Бурносов Страница 6

— По чему? — переспросил я.

— По ликантропии. Ну, оборотни твои. Я думаю, это очень серьезный вопрос, а такие фильмы из него развлекаловку делают.

Мы миновали колонку с длинной очередью за водой. Опять ремонт на водозаборе? А я воды про запас не натаскал, бабка обомрет теперь…

— Так ты в них веришь, что ли?

— Ну как тебе сказать? И не то чтобы верю, но и… Ой, а это кто?

Восклицание относилось к местному дурачку по кличке Смех. Смех гордо шествовал по самому центру проезжей части и вез тележку с тряпьем, часто моргая маленькими глазками.

— Это Смех, — сказал я. — Дурачок.

— Живет тут?

Она не испугалась, но насторожилась. С чего бы? Смеха бояться не надо, он добрый. Его и не обижает здесь никто… Живет он с матерью, та нормальная, но нелюдимая. А самому Смеху лет уже сорок, наверное, но он выглядит куда моложе — все они выглядят моложе, дурачки. Только живут мало. Смех по их меркам долгожитель.

— Ты его не бойся, — покровительственно сказал я. — Он смирный. Разве что может подойти и песенку спеть, так ты его не обижай, послушай. Можешь рубль дать или пятьдесят копеек, он обрадуется.

— Ладно, — пообещала Лорка. — Как-нибудь в другой раз. А мы что, уже пришли?

— Как ты догадалась?

— А вон церковь видна. Только мы с другой стороны подошли, да?

Да, мы и в самом деле пришли, и в самом деле подошли с другой стороны, через переулок. Ее папа возился с машиной и приветственно помахал рукой. Я кивнул в ответ.

Бабка уже торчала за забором и, увидев нас, тут же сварливо объявила:

— А по радиву сказали, воды не будет. А ты не наносил.

— Сейчас сбегаю, — сказал я.

— Уже нетути. Выключили. Будешь немытый и непивши.

— Не помру, — сказал я.

— Ну, я побежала, — сказала Лорка. — Пока!

Первого сентября я в школу не пошел принципиально — не люблю эту праздничную суету, когда туда-сюда гоняют несчастных первоклашек с букетами цветов, а директор говорит в хриплый микрофон всякую благостную чушь. «Дорогие ребяты! Снова откроет школа свои приветливые двери, снова войдете вы в светлые классы!» Глаза б мои не глядели.

Дома, понятно, я ничего не сказал, собрался честь по чести и пошел к Стасику, который разделял мои чувства относительно Дня знаний. У нас с ним была традиция — задвигать первое сентября, и в школе даже не ругались: привыкли.

Стасик был счастливый человек — он жил один-одинешенек. Дед его помер лет пять назад и оставил однокомнатную квартиру, где Стасик и обитал. Родители его, художники, как люди прогрессивные, считали, что Стасик должен учиться жить самостоятельно, то-то ему повезло… Батон и мотыга у него уникальные, уж точно.

Батон, то есть отец Стасика, был симпатичный толстун с вьющимися длинными волосами пшеничного цвета, который знал творчество «Битлз» как свои пять пальцев. Вернее, творчество «Битлз» он знал несколько иначе, потому что пальцев у него на левой руке было шесть. Родился такой. Мутант.

Мотыга, то бишь мать, напротив, весила килограммов сорок пять и слушала исключительно хард-рок семидесятых. Семейка была еще та. На прошлое день рождение батон подарил Стасику корейский «Фендер», чтобы Стасик учился музыке. И «Фендер», и комбик-усилитель «Форманта» пылились в чулане — слуха у Стасика не было от рождения, зато он неплохо играл в пинг-понг и даже выиграл один раз чемпионат города. Но это неудивительно: просто остальные городские настольные теннисисты играли еще хуже, никто пинг-понгом всерьез не занимался.

— Чаю хочешь? — спросил Стасик, который как раз чаевничал: варенье по столу расставил, баранки, масло сливочное.

— Нет.

— А где твоя пассия?

— За те дни, что оставались до первого сентября, он пару раз мимоходом видел меня с Лоркой, которую я охотно водил по городу, но познакомить я их не успел. Прогулок таких было четыре, в остальное время она сидела дома и не знаю, чем занималась. Пару раз я заходил к ней и играл в «Кингпин», но меня быстро убивали. Никакого особенного развития наши отношения не получили. По крайней мере, я ничего такого не замечал. Зато слухов породили массу, и я с беспокойством ожидал Танькиной реакции. Летом она была у родичей в Архангельской области, но уже, по идее, приехала, в школу все же пора.

— Прямо уж и пассия… В школу, наверное, пошла, — сказал я. — Я ее позавчера видел, ничего не сказала.

— А красивая. Наши жабы поудавятся, — сказал Стасик, который в душе был женоненавистником. Хотя в нашем классе легко стать женоненавистником — сплошные дуры и кошелки.

Я сунул надраенные туфли на полочку, и тут в дверь позвонили. Женоненавистник Стасик намазывал булку вареньем поверх слоя масла, но бросил приготовления, протиснулся мимо меня и, глянув в глазок, присвистнул.

— Черепа прибыли?! — спросил я.

— Не. Круче.

Он открыл дверь, и в прихожую вошла Лорка. В парадной школьной форме, то есть в кружевном белоснежном фартучке, с бантами… Е-мое, я такого уже года три не видел. Наши швабры ходят черт знает в чем, по килограмму штукатурки на роже, а тут прямо фильм «Первоклассница». А черепок-то сняла?! Сняла… Во был бы номер, если бы забыла.

— Привет! — сказала Лорка, нисколько не смущаясь. — А я за тобой шпионила.

— В смысле?

— Увидела, как ты уходишь, и следом пошла. Думала, ты в школу, а ты вовсе сюда. Ой, привет!

Это уже Стасику. Тот критически посмотрел на свои драные спортивные штаны и, кхекнув, выдавил:

— Добро пожаловать. Чайку?

— Нет, спасибо… Ничего, что я зашла? Я долго думала, звонить или нет, хотела уже в школу пойти, а потом решила, что одна не хочу. А что тут у вас?

Боже, она еще и с букетом. Штук пятнадцать алых роз, за спиной прятала.

— Цветы в вазу, — сказал Стасик, скрываясь на кухне. — Завянут.

— Познакомь нас, — попросила Лорка, проходя в комнату.

— Это Стасик, — кивнул я в сторону кухни. — Стасик, это Лариса!

— Очень приятно! — рявкнул он и появился с большой хрустальной вазой, наполненной водой. — Ваза, конечно, уродская, но пока постоят.

— Уродская, — согласилась Лариска, аккуратно вставляя в нее букет. — Ой, что же я с ним теперь делать-то буду?

— Подаришь кому-нибудь.

— Я классной руководительнице хотела подарить.

— Марише? Да ее б удар хватил, — захихикал Стасик. — Не приучена она у нас к цветам. Не заработала.

— Что, противная?

— Хуже. Дура, к тому же злобная. Сущий ваххабит.

— Подтверждаю, — сказал я, поймав вопросительный Лоркин взгляд.