Молния Господня - Ольга Михайлова Страница 6

Епископ, безусловно, лгал. В этом не было сомнений.

Но почему? Империали хорошо знал учителя. Умный и циничный, Дориа был из тех, кто, заслышав петарды фейерверка, бывают уверены в нападении неприятеля, учуяв запах роз, озираются в поисках похоронной процессии, а узрев затмение солнца, полагают его концом света. Дориа всегда вычленял из причин самые безнадежные следствия и в самых невинных вещах прозревал самые ужасающие основания, проявляя при этом истинно христианскую готовность принять их с полным душевным смирением. И чтобы лицо такого человека исказила такая боль, нужно нечто большее, чем дурная молва на орден.

Ладно — sufficit diei malitia sua, довлеет дневи злоба его…

Уезжали все они затемно, в воскресение, второго июля, до рассвета. Проводить их вышли Оронзо Беренгардио, Джанни Регола, келарь брат Рудольфо, камерарий брат Джованни, госпиталий и прекантор. Спенто и Фьораванти тоже выехали с ними, и их путь лежал в Больцано, в Трентино-Альто-Адидже, в нескольких часах езды на север от Тренто.

У ворот Джеронимо обернулся на монастырь. Он никогда не привязывался душой местам, куда забрасывала монашеская судьба, и сейчас покидал его почти без сожалений. Гильельмо же оглядывался с тоской — что ждёт его в Тренто? Впрочем, пока с ним Джеронимо… Аллоро истово молился все предшествующие дни, чтобы Господь не разлучил их, и, получив общее с другом назначение, в ликовании возблагодарил Всевышнего.

Они в последний раз прошли под аркой, венчающей монастырские ворота. Шаги отчетливо и гулко звучали под её каменными сводами. «Quomodo sedet sola civitas!», «Как одинок город!» — тихо пробормотал Гильельмо цитату из Иеремии. «Да», мысленно согласился Джеронимо, «как одинок город, как одиноки шаги путника, как одинок в этих предрассветных сумерках дух мой…»

в которой упомянутые в конце предыдущей главы епископом Лоренцо Дориа полномочия и способности мессира Джеронимо Империали начинают проступать достаточно явственно.

Три дня доминиканцы были в пути, пока на четвертый не достигли древнего галльского поселения на реке Адидже, которое немцы называли Триентом, а местные монахи — Тридентиумом. С 1027 года по Рождестве Господнем, когда епископ города получил княжеский титул, Тренто стал центром церковного княжества.

Отсюда же начал свои мерзкие проповеди два века назад и пакостный разбойник Дольчино.

Места эти были красивы. Нигде и никогда не встречал Гильельмо, уроженец тосканских низин, омываемых водами Лигурийскими, таких живописных предгорий, таких странных трав на рыжих отрогах. Другие запахи и другие цветы, иные звуки и даже иной воздух — всё опьяняло. Возле города они расстались со Спенто и Фьораванти, которые отказались переночевать в Тренто, ибо рассчитывали засветло добраться до Больцано. Томазо был как всегда безучастен, но на прощание крепко обнял товарищей по ордену. Фьораванти простился куда сердечнее, приглашал приезжать, обещал по обустройстве в Больцано непременно навестить их и дал слово вытащить с собой Спенто.

Тренто лежал у подножья Альп в живописной долине, пересечённой полноводной рекой. Сверху было заметно, что на территории города в Адидже впадали два притока, что звались, как позднее узнал Джеронимо, Ферсина и Авизио. Справившись, где Палаццо-Преторио, резиденция князя-епископа, они направились к заполненной народом рыночной площади, гудящей вульгарной руганью торгашей и звонкими криками приказчиков. Аллоро оглядел трентинцев. Торговцы и покупатели чередовались в пёстрой толпе с кочующим мастеровым людом: ткачами, медниками, точильщиками, плетельщиками корзин и каменотесами. Меж ними мелькали шарлатаны, жулики, нищие и побирушки, убогие, почтеннейшие христарадники, продавцы индульгенций, странники и бродячие студенты, отставные наемники да плуты-обиратели.

Хозяин княжества был предупреждён об их приезде и встретил доминиканцев на пороге своей резиденции. Его высокопреосвященству мессиру Бернардо Клезио, точнее, итальянизированному немцу Бернарду фон Глёссу, который когда-то прожил в Генуе около полугода, было приятно, отметил он, встретить уроженца тех мест, где сам он был когда-то счастлив. Знал князь-епископ, недавно возведенный в сан кардинала, и о происхождении нового инквизитора.

— Надо же, сынок графа Гвидо! Род Властителей! Вы, стало быть, виконт?

— Монах, — мягко поправил приезжий и снял наполовину закрывавший лицо доминиканский капюшон.

Клезио просто оторопел. «Не ангел ли Господень будет отныне отправлять правосудие в Тридентиуме? — изумился он и вздохнул. — А вмешательство небесных сил было бы, ох, нелишним. Времена пришли последние…»

Вианданте, давно свыкшийся с впечатлением, производимым его внешностью, даже не улыбнулся. Князь-епископ Тренто с измождённым лицом, отражавшим бурю страстей прошлого, усмирённую усилием воли и жаждой праведности, показался ему человеком достойным, но трясущиеся руки, выдававшие не то нервное расслабление, не то предел слабости, не позволяли уповать на его весомое содействие. Но Клезио был не стар, скорее, болен. Приглядевшись, инквизитор подумал, что тому нет и пятидесяти. Клезио правил здесь уже шестнадцать лет, его называли советником Максимилиана, строителем и устроителем княжества. Это было необходимо, ибо местные земли жестоко пострадали от недавних военных баталий, грабежей ландскнехтов и землетрясения, случившегося в этих местах лет десять назад. К тому же в двадцать пятом году здесь вспыхнула смута, которую Клезио с огромным трудом удалось усмирить.

Да, жизнь князя-епископа трудно было назвать спокойной.

Джеронимо решил пока ничего не спрашивать о своём предшественнике и вначале просто осмотреться. Дом, предназначенный для инквизиторов, следователей Священного Трибунала, располагался совсем недалеко от епископского дворца и Клезио, опираясь на посох, проводил их к нему по мощёной улице, примыкавшей к храму.

Весть о том, что в город прибыл новый инквизитор, распространилась по рынку с быстротой молнии и вскоре дошла до окраин. В это же время новому главе Священного Трибунала был представлен прокурор-фискал инквизиции, глава местных денунциантов — Элиа Левáро, тоже извещённый об их приезде. Тонкое и умное лицо начальника инквизиционных осведомителей, благодаря которым зачастую раскрывались семь преступлений из десяти, понравилось Вианданте. Он заметил, что сам Леваро искушёнными, многоопытными тёмно-карими глазами, опушенными густыми ресницами, внимательно и настороженно изучает его.

Они с Леваро оставили Гильельмо обустраиваться в инквизиторском доме, оказавшимся удобным и поместительным, и проводили кардинала обратно в его резиденцию, и так как новый инквизитор не стал отказываться от приглашения к обеду, не отказался и денунциант. В ожидании трапезы оба вышли на балкон, откуда открывался вид на Пьяцца Дуомо — городскую площадь напротив собора Сан-Виджилио. Толпа ещё не расходилась, скучиваясь у прилавков. Леваро любезно знакомил его с окрестностями. «Вон то величественное строение — замок Буонконсильо с башней Торре-дель-Аквила, вон там — церковь Санта-Мария-Маджоре, её отстроили только десять лет назад. Ещё в городе, кроме кафедрального собора, три храма — Сан-Пьетро, Сан-Апполинаре и Сан-Лоренцо». Пока он рассказывал о Палаццо-делле-Альбере, Палаццо-Сальвадори и Палаццо-Джеремия, Вианданте, не проявляя большого интереса к достопримечательностям, надвинув капюшон на лицо, пристально смотрел вниз, на площадь. Неожиданно он обратился к прокурору: