Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский Страница 6

Кавалеру долго любоваться на всё это не хотелось, как следует поев, он откланялся. Но к себе не пошёл, велел трактирщику греть ванну, хотя нога в этот день его почти не донимала.

Ни рогожа, ни солома вдове не помогли. Утром следующего дня привезли её к месту, так она зубами стучала, и синей была. Только тут в зале и согрелась, когда Сыч поставил рядом с ней жаровню. И сидела она там с палачом и его двумя помощниками из солдат. А день уже шёл во всю, петухи отпели давно, и позавтракали все давно, а Инквизиция не начиналась, Трибунал не ехал к месту, потому как отец Иона опять сидел в нужнике.

Наконец, он вышел, вздыхал и кряхтел, и молился тихонько, с трудом пошёл к телеге и как обычно со скамейки полез в неё, а братья монахи ему помогали.

Вдову опять раздели, но осматривать на сей раз не стали. В потолке был крюк, там, в обычные дни весы висели, так Сыч с помощниками туда вставили блок, в него верёвку продели. И по приказу брата Николаса, вдове выкрутили руки назад, и привязали к концу верёвки и теперь, когда брат Николас делал знак, помощники Сыча тянули верёвку, но не сильно, не сильно. Так чтобы рук бабе не выламывать, но чтобы она говорила без лукавства.

— Говори, — бубнил монотонно брат Николас, читая по бумаге, — наговаривала ли ты нездоровье на людей, желала ли смерти скотам их. Огня имуществу их?

— Нет, нет, никогда, — лепетала женщина.

Брат Николас делал знак палачам, и те тянули верёвку вверх, и женщине приходилось вставать на цыпочки, чтобы руки её не вылетели из суставов. А брат Николас повторял вопрос:

— Говори, наговаривала ли ты нездоровье на людей, желала ли смерти скотам их, огня имуществу их?

— Нет, Господи, нет, — стонала вдова. — Никогда такого не делала.

Брат Николас делал знак и палачи чуть отпускали верёвку, но не так, чтобы несчастная могла разогнуться, и дать облечения рукам своим. Она так и стояла, согбенна, смотрела в пол, а руки её были выше её головы.

— Варила ли ты зелья, чтобы травить скот, привораживать чужих мужей, варила ли ты яды, освобождала ли дев незамужних от бремени спицей, отваром, заговором? Смотрела ли ты на детей и беременных злым глазом, лиха им желая?

— Нет, никогда, — шептала женщина.

— Громче говори, громче, — настаивал брат Иоганн. — Господь и мы слышать тебя должны.

— Нет, нет, — кричала вдова, срываюсь на визг.

И тут снова брат Николас делал знак, и палачи снова тянули веревку, почти отрывая вдову от пола. И брат Николас снова читал тот же вопрос:

— Варила ли ты зелья, чтобы травить скот, привораживать чужих мужей, варила ли ты яды, освобождала ли дев незамужних от бремени спицей, отваром, заговором? Смотрела ли ты на детей и беременных злым глазом, лиха им желая?

Каждый вопрос он повторял дважды. И все они были об одном и том же. Волков перестал слушать вопросы, и стал думать о своих делах. Он хотел написать банкиру в Ланн, чтобы тот узнал, всё ещё настаивает ли на его поимке папский нунций. Так же ему хотелось знать, как там живёт его Брунхильда, расстались они с ней не очень ласково. Как она себя ведёт без него. И не стал ли кто к ней ходить. Но об этом он у банкира справиться не мог. Сколько он так размышлял, кавалер не знал. Время потерял.

Да тут палачи, кажется, переборщили, женщина пронзительно закричала, и Волков стал опять прислушиваться к вопросам и приглядываться к происходящему. И он понял, что отец Николас задаёт одни и те же вопросы по кругу. Сначала это его удивило, а потом он понял, что так будет продолжаться и дальше, может и несколько дней подряд, пока силы у того, кто пытается скрыть истину, не кончатся и он начнёт говорить правду, или даже то, что от него хотят услышать. Женщина отвечала всё тише, и невразумительнее, её ответы всё больше походили на долгие всхлипы. Кавалер стал ждать, когда отец Ионе об обеде уже вспомнит.

И отец Иона жестом прекратил дознание, да и дознаться уже было невозможно, вдова только выла и всхлипывала, казалось, что она уже и вопросов не слышит, да и обмочилась под конец. Палачи отпустили верёвку, развязали ей руки, положили на лавку, а женщина даже и не попыталась одеться, так и лежала на лавке нагая, с полузакрытыми глазами, и дышала тяжко, вздрагивала всем телом.

— Ну, что ж, — подвёл итог отец Иона, — пока умысла мы не выявили. Оденьте её и проводите в крепкий дом, и пусть покормят её.

Он стал вылезать из-за стола, так что тяжеленная лавка упала, спешил обедать.

Они вернулись в таверну, и монахи снова позвали кавалера за стол.

Он сидел с ними, и есть ему пока не хотелось, а вот они были голодны. Волков подумал о том, что люди эти крепки духом: бабу замордовали до беспамятства, дело для них привычное, и теперь с нетерпением ждут обеда.

И то ли взгляд его поймал отец Николас, то ли мысли слышал его, в общем, он вдруг заговорил с ним:

— А что печалится наш добрый человек, устали вы, хвораете или никак ведьму жалко?

Волков замялся с ответом. За него заговорил другой.

— Тут любой бы пожалел такую, миловидна она, — сказал отец Иоганна.

— Да, — изрёк отец Иона, — всеми чертами соблазнительна жена сия.

Волков косился на монахов, молчал думая, чтобы ответить, жалеть ведьм ему вроде не пристало, врать он не хотел, но и правильного ответа не находил. А худой отец Николас, полная противоположность отцу Ионе, смотрел на него водянистыми, серыми, проницательными глазами и говорил вопросы ему, как гвозди вбивал:

— А слышал я как вы, друг мой, ведьму до смерти, где-то запытали? Как ещё одну сожгли где-то в землях какого-то барона на западе? А чернокнижника не жалко было в Фёренбурге?

Всё знал о нём отец Николас. И Волков молчал. Боялся он, что этот поп с рыбьими глазами и про Агнес знает. Да поп видно не знал про девочку. Он вдруг изобразил подобие улыбки и сказал:

— Не грустите, рыцарь, вдова не ведьма. Жечь её не придётся.

Волков и представить не мог, какой груз лежал на нём, а как услышал он эти слова, так груз тот исчез, растаял. Он выпрямился, удивлённо и обрадованно переспросил глядя на отца Иону:

— Не ведьма?

— Раз брат Николас говорит, что не ведьма — значит не ведьма, — заверил тот, — нет в наших землях лучшего знатока. Он со взгляда одного их видит.

Волков ещё раз взглянул на отца Николаса, на его худое лицо, лысеющую голову, рыбьи холодные глаза. И подумал, что плохо себя почувствует любой, на кого своими внимательными глазами в Трибунале будет смотреть этот человек. А отец Николас произнёс:

— Не волнуйтесь, рыцарь, вдова не виноват, а бумага, что её обвиняет, так то навет.

Волков чуть подумал и спросил:

— Так, значит, вдову отпустим?

— Да как же так, господин сердца моего, — искренне удивился отец Иона, — сами же меня иссушали вопросами своими о содержании для людей ваших, волновались, кто им заплатит, а тут хотите вдову отпустить?