Декабрь без Рождества - Елена Чудинова Страница 60

Прежде, чем выйти, Николай Павлович бросил внимательный взгляд на мать. Мария Федоровна казалась погруженною в молитву. Домашние чепец и платье на ней были теплого цвета беж, словно спорила она в это утро с судьбою, отвращаясь против обыкновения от темного и мрачного.

Великий Князь тихо вышел. Смуглолицый и губастый Василий Андреевич Жуковский, стоявший рядом с вдовствующей Императрицею, проводил его встревоженным взглядом.

Все сделалось ясным сразу: выцветшие глаза старого слуги безмолвно точили слезы. Без единого слова Великий Князь прошел за Гриммом в библиотеку.

Генерал-губернатор поднялся ему навстречу.

— Все кончено, мужайтесь, дайте пример, — в голосе Милорадовича было не одно соболезнование: странное напряжение сквозило в его словах.

Николай Павлович тяжело опустился на стул, на мгновение прикрыл рукою глаза, силясь собраться с духом.

— Мужайтесь, Ваше Высочество, — странно, но смятение чувств Николая Павловича словно успокоило Милорадовича. Голос его сделался тверже.

— Уже не Высочество, — горько усмехнулся Николай Павлович.

— Ваше Императорское Высочество, — отчеканил генерал-губернатор.

Пробудившись от горя, как пробуждаются ото сна, Николай Павлович встретился с генерал-губернатором взглядом: сперва размытым, но быстро обретающим четкость.

— Ах, ну да, вы, поди, не знаете. В самое скорое время будут вскрыты документы, где выражена воля моего брата. Я наследую ему.

— Ваше Высочество, умершие не имеют воли. Ни к чему вскрывать сии ненужные теперь бумаги.

— Это измена! — Николай вскочил.

— Я верный слуга престолу! — возвысил голос и Милорадович. — Но он пуст, российский престол! Ваше Высочество, негоже занимать его в обход старшинства!

— Я помню, что говорю с героем Великой войны. — Николай Павлович то краснел, то бледнел. В библиотеке слышно было пение небольшого хора, молитва длилась — но все не о том, о чем надлежало молить теперь Всевышнего. — Только памятуя о сем, и делаю себе труд отвечать. Что решено меж нами, братьями, то решено. Кто вправе тут давать советы?

— Тот, у кого шестьдесят тысяч штыков в кармане, Ваше Высочество, — Милорадович хлопнул себя по мундирному сукну, словно пытаясь подтвердить слова свои буквально. — Ваше Высочество, гвардия хочет Константина Павловича. Оступитесь, это будет по чести!

— Вы слепы, вы не понимаете, что творите, граф! — Николай волевым усилием вынудил себя не вспылить на прямую угрозу. — Перед отъездом брат мой говорил со мною. Страна объята заговором, а вы беретесь чинить тут гвардейские интриги!

— Да какой там заговор, — Милорадович пренебрежительно отмахнулся. — У меня уж несколько дней как один из этих заговорщиков обедает, некто Якубович. Кавказец, лихой малый, прибыл плакаться о гвардейском восстановлении. И то, заслужил. Буянят по молодости, вот и весь заговор. И все хотят Константина Павловича!

— Они хотят революции! Хоть тень беспорядка — и вспыхнет мятеж, мятеж страшный, французский!

— Отродясь у нас революций не бывало! А коли уж вы, Ваше Высочество, хотите пущего спокойствия — за чем же дело встало? Быстро присягаем Императору Константину — и покойнее некуда!

— Константин откажется!

— Да кто ж отказывается от престола?! — Милорадович рассмеялся.

— Он обещал. Он в морганатическом браке, он не имеет сыновей, он замешан в бесчеловечном преступлении!

— Гиль! Бывали вещи и похуже. Гвардия за Императора Константина, Ваше Высочество!

— Если вспыхнет смута, она падет на вашу голову, граф! Нам должно прочесть братние бумаги! Они лежат в Сенате, в Совете государственном, а еще одна копия в Москве, у Владыки Филарета.

— Вот тогда и пойдет смута, в коей угодно Вашему Высочеству узреть зерна революции!

Николай Павлович молчал: слепота генерал-губернатора раскрыла ему весь ужас положения. Если бы Константин был в столице! Если бы! Но его нет. Что же должно? Не дать революционерам повода смутить народ! Не допустить ни тени смуты, ни тени волнения! Любой ценой! Любой? Великий Князь заглянул в самые глубины своей души. Отказаться от того, к чему уж начал понемногу готовить себя, свое молодое честолюбие? Пусть так. Когда присяга будет принесена, Константину придется взять слово свое назад. Лучше так, чем хаос и террор.

— Будь по вашему, граф, — Великий Князь круто развернулся на каблуках, стремительным шагом направился к дверям, которые едва успел распахнуть перед ним Гримм.

— Так куда же вы?

Николай Павлович не ответил. Сопровождаемый недоумевающим генерал-губернатором, он воротился в церковь. Но, если уходил тихо, то вошел шумно, быстро, сразу же направившись к алтарю.

Все взгляды сосредоточились на его высокой фигуре. Само собой произошло такое, чего не бывает почти никогда: молебен прервался.

— Нет, ах, нет! — воскликнула Мария Федоровна посреди воцарившегося растерянного безмолвия. Сделала шаг к сыну, пошатнулась. Взмахнула руками. Прежде, чем ее успели подхватить, прозвучал тот страшный стук, с которым обыкновенно ударяется об пол человеческий затылок.

Вдовствующую Императрицу вынесли, даже не приведя в чувство: при себе, как на грех, ни у кого не оказалось нюхательных солей.

Николай не поторопился вслед: он по-прежнему стоял в трех шагах от алтаря.

— За упокой! Сейчас начнем за упокой! — отчаянным шепотом распоряжался священник Криницкий. Певчие зашелестели своими бумагами.

— После! — Великий Князь поднял руку. — Сперва, отче, принесите Евангелие и присяжный лист.

Несколько минут спустя перед Царскими вратами установили налой.

— Приводите к присяге.

Курносый, со взбитыми высоко надо лбом пышными каштановыми волосами, принц Евгений Вюртембергский почти с ужасом переглянулся с Жуковским. Торопливость Николая Павловича, в котором видели они нового Императора, изумила их как неприличный, решительно неприличный поступок. Генерал-адъютант Голенищев-Кутузов оборотился к Милорадовичу. Тот отвел взгляд.

Но что это — Николай сам присягал, присягал, повторяя за священником?!

Шла присяга Императору Константину.

Боль от потери, странным образом заглушенная опасностью смуты, кольнула вдруг вновь. Взаимное раздражение последних лет, вызванное отсутствием прямого и естественного наследника, подозрительность брата, мелочные его придирки — все умалилось вдруг, словно Николай Павлович смотрел на былые обиды в обратный конец подзорной трубы. Подзорную трубу — небольшую, детскую — брат Александр подарил семилетнему мальчику надень рождения. И Николая отчего-то заинтересовало больше всего не то, как труба приближает далекие предметы, а как умаляет близкие. Потому, быть может, что только что прочел он книгу о странствии Лемуэля Гулливера в Страну лилипутов. «Да ты в окно погляди, в окно!» — смеялся Александр, пока мальчик разглядывал чернильницу и пресс-папье на столе.