Досье Дракулы - Джеймс Риз Страница 61

На моем крыльце он оставил пугающую композицию: пятнистую кошку с мышью в зубах.

Что-то заставило меня схватить трупики и поспешить в дом. Не могу сказать, звал ли он меня: «Сто-кер, Сто-кер», но что-то там определенно было. В этом я уверен. Я это нутром чуял. Был ли он рядом? Остается ли рядом? Рядом и невидим?

И вот я сижу, прислушиваясь, выжидая. И пишу, пишу, пишу при свете фонаря. На рассвете я отскребу кровь с крыльца. Возьму лопату и закопаю всю эту кровавую гадость на заднем дворе. Пока же я чувствую, что не могу сдвинуться с места. Я лишь сделал то, что должен был сделать. Проверил пальцем полости на местах разрезов в трупиках животных и убедился в том, что знал и так. Сердец не было, как и у кошки с Бэтти-стрит. Как нет сердца у того, кто это сделал.

Среда, 18 июля, солнце всходит

Только решимость и привычка заставляют меня взяться за перо. Да что там говорить, только они заставляют меня жить. Я столь жалок, столь малодушен, так устал от мира и всего в нем, включая саму жизнь, что ничуть не обеспокоился бы, услышав в этот миг шелест крыльев ангела смерти.

Решено. Сегодня, с утра пораньше, — в Британский музей. Попрошу у Баджа помощи во имя незабвенного сэра Уильяма Уайльда. Никто не знает больше Баджа о таких материях, как Сет, весы Анубиса, Пожиратель Сердец и т. д.

(На заметку. Не забыть изобразить поубедительнее, будто интерес ко всей этой дьявольщине у меня чисто научный.)

Сперанца читает литературу на тему одержимости, но в последнее время полезного нашла немного. Однако ее салон на Парк-стрит, где нынче салонные беседы отошли на второй план, является гаванью, в которой мы переживаем этот самый странный из штормов. Только являемся ли мы достойными кораблями в этом море чудес?

Метафора. Есть ли у меня другое оружие, кроме слов? Я одновременно и сомневаюсь, и боюсь, и страдаю от мыслей, в которых не дерзаю сознаться даже себе самому. Молю тебя, Боже, поддержи меня, хотя бы ради спасения тех, кто мне дорог!

Решено. Надо ехать на Юстонский вокзал, встречать поезд, вышедший в 1.46. Кейн приезжает неохотно, но все же приезжает сегодня! Мне удалось застращать и упросить его, и в 10.14 утра я буду ждать состава из Ливерпуля.

Он заранее телеграфировал, что остановится в собственной квартире в Альберт-Мэншнз, дом № 114 по Виктория-стрит, рядом с Вестминстерским аббатством. Не могу ли я ее подготовить, спрашивает наш писатель, поскольку сам он ее давно забросил.

Моя ответная телеграмма гласила: «Стокер позаботится об этом», но сарказм до Кейна, скорее всего, не дошел.

Чувство юмора никогда не относилось к главным достоинствам Кейна, и в этом отношении благосостояние его только испортило. Ну а посмотреть его квартиру, конечно, можно, но только после того, как побываю у Баджа. Можно будет, наверно, и пожить там вместе с Кейном, если она подойдет. А она, конечно, подойдет. А то ведь дом № 17 в последнее время превратился во что-то вроде кладбища, а я при нем состою в роли тайного могильщика. Этот человек является в наш дом как призрак.

Будь он проклят, хоть это и лишнее.

Решено. На Парк-стрит сегодня поеду с Кейном. Мы втроем станем наконец едины. Как говорит Сперанца, Чада Света, неделимые пред ликом Тьмы. Мы должны выработать план. Или, возможно, нас всех троих спеленают в тугие смирительные рубашки и мы займем место Пенфолда.

Решено. К Баджу «по делу», потом в Альберт-Мэншнз, потом на Юстонский вокзал, и все время сохранять твердость.

Пятница, 20 июля, поздно

Боже, сколько еще лежбищ мог завести себе изверг?

Но нет! Стоп! Раз уж решение принято и есть определенная система, буду излагать все — и события, и возникающее в связи с ними вопросы — в соответствующей последовательности. Итак.

В прошлую среду, к открытию, я уже был в Британском музее. Баджа найти не удалось: он на раскопках где-то далеко, но у его помошников из отдела древностей я получил книги по древнеегипетской ми фологии, касающиеся Осириса, Исиды и, конечно же, Сета. С Баджем увижусь в другой раз. [171]

Дыши глубже! Я дышу, стараясь унять биение сердца и дрожь в руках. Я пишу ночью. Ночью в Ночи.

И раз уж последние дни приучили меня к бессоннице, то эти все поминания, записи о среде 18 июля 1888 года, тоже будут сделаны на бело сегодня ночью.

Сейчас очередь Кейна нести караул, что он и делает, находясь в гостиной рядом со столовой, в которой я пишу. Нас окружает тиши на, тишина, которая, без сомнения, будет нарушена зовом «Сто-кер Сто-кер»… но когда это произойдет? Ожидание — вот что, наверно, хуже всего.

По правде говоря, Кейну приходится тяжелее, чем мне, хоть он и не слышит зова. Бедняга Кейн: я так боюсь за его нервы, за его опасно тянущийся к курку палец, что счел за благо на время избавить его от револьвера. Сейчас он, поникнув, сидит там, в темной гостиной у подоконника, вглядываясь во двор и улицу, ожидая и не гадая больше, в здравом ли я уме. Ибо теперь и Кейн, можно сказать, обращен. Теперь он верит, тоже верит, ибо он видел…

Нет! Нет, я должен, должен описывать события в их последовательности. Итак.

Кейн прибыл в среду, 18-го числа этого месяца. Поезд пришел по расписанию. После нескольких минут, проведенных вместе, все возможные извинения были принесены, все обиды забыты. Кейн посмеялся над тем, что называл меня чокнутым. Я посмеялся над тем, что назвал его трусом. Кейн стеснялся идти к Сперанце, и хорошо, что я уже доставил книги Баджа на Парк-стрит и отдал Бетти. Более того, по настоянию моего друга я написал записку с просьбой отложить ланч. Довольно скоро мы, Чада Света, поведем в салоне Сперанцы беседу вовсе не салонного характера, и тогда Кейн увидит, что Сперанца, при всей ее склонности к светскому остроумию, не позволит себе потешаться над такими вещами, как его прошлое, Тамблти и т. д. Более того, мы, конечно, уже миновали все мелкое и достигли глубин, поэтому должны перейти к обсуждению плана того, как нам остановить Тамблти собственными силами, держась подальше от Ярда.

(«Никаких властей», — убеждал я Кейна, хотя сейчас, имея в виду его нынешнее состояние, опасаюсь, не пришел бы он к краху при любом стечении обстоятельств.)

Возле Юстонского вокзала мы, я и Кейн, решили выпить по пинте крепкого. Небо было высоким, безоблачным, и солнце отчистило улицы от теней. И хотя сам по себе день вовсе не способствовал страху, мы с ним, словно повинуясь какому-то общему, укоренившемуся в нас инстинкту, забились в самый дальний и темный угол выбранного нами паба, подальше от выходивших на улицу окон.