Час Самайна - Сергей Пономаренко Страница 62

— Хорошо бы! — обрадовалась Женя.

— Как продвигается работа над таврским наследием?

Женя поняла, что Барченко интересуется древними свитками.

— Криптографы работают. Не везде текст хорошо сохранился, да и попадается много слов, которые, видно, имели специфическое значение и пока не поддаются объяснению. Из расшифрованного ясно, что в них описываются магические ритуалы и обряды. Думаю, работа с текстами потребует еще немало времени, даже трудно предположить сколько. Возможно, растянется на годы.

— Женечка, постоянно держите меня в курсе того, как продвигаются дела и когда можно будет воспользоваться полностью расшифрованным текстом. Мы не можем позволить себе роскошь заниматься расшифровкой текстов годами, хотя я понимаю всю сложность задания.

— Хорошо, Александр Васильевич, сделаю все возможное.

Несмотря на занятость, Женя все же нашла время навестить Галю. Та зарылась в кипу бумаг, разложенных на столе. Выглядела она неважно: нездоровый цвет лица, под глазами синяки от недосыпаний. Приход Жени Галя встретила с прохладцей — видно, недовольна, что оторвали от работы.

— Осталось совсем немного. Может, до конца месяца закончу, — сообщила Галя. — Хочется побыстрее, но уже подступает предательская мысль: чем занять себя вечерами, когда это закончится?

— Займешься собой, своим здоровьем, — немного резко ответила Женя. — Вид у тебя неважный. Говорю честно, как подруга. И как подруга прошу: поезжай куда-нибудь отдохнуть, развеяться. Помнишь, ты мне рассказывала, как чудесно отдыхала зимой в Подмосковье.

Женя машинально взяла со стола открытку и прочитала:

«Эрлих, что же вы умерлих. Не пишете, не звоните. Мы с Шуркой вас лихом поминали. Г. Бен».

— Извини, случайно получилось, — растерянно сказала Женя, кладя открытку на место. — Когда нервничаю, должна что-то в руках вертеть.

— Ничего страшного. Написала открытку и второй день не могу отнести на почту. Может, на Новый год поеду в Ленинград. Как тогда Сережа…

— А я думала, что вместе отметим. Впрочем, до Нового года еще далеко, все может измениться. Главное, не замыкайся в себе, в воспоминаниях, будь на людях — и все будет хорошо. Должно быть… — Неожиданно Женя заметила за стеклом шкафа фотографию, на которой Галя была с молодым человеком в ратиновом пальто и серой шляпе. Она вздрогнула, почувствовав, как внутри все сжалось.

— Кто это? — спросила она, стараясь скрыть волнение.

— Это и есть Эрлих, поэт из Ленинграда. Мы с ним сфотографировались вместе, когда он зимой приезжал в Москву. Что с тобой?

— Ничего. Просто вспомнила, что болтаю здесь, а обещала няне прийти пораньше. Извини, буду прощаться. Очень тебя прошу — займись своим здоровьем, поезжай куда-нибудь отдохнуть.

Женя быстро оделась и вышла из квартиры. На улице страх снова охватил ее. На фотографии был изображен человек, которого она видела в своем «откровении» как предавшего Есенина. Это был Сальери от поэзии, с помощью которого был убит великий поэт. Рассказать об этом Гале она не могла, так как не знала, как та поступит из-за неуравновешенности характера. Поступки ее были непредсказуемы. Да и над Галей нависла страшная опасность, исходящая… от нее самой. Рассказать же Гале напрямую о том, что видела, Женя не могла. Услышанное могло спровоцировать, ускорить страшную развязку. Единственный выход — уговорить ее куда-нибудь уехать.

На что решиться? Галя собирается поехать в Ленинград. Эрлих, возможно, и имеет отношение к гибели Есенина, но если Галя им увлечена, то у нее появился смысл в жизни. Это может спасти ее от гибели, не даст реализоваться страшному видению, описанному во втором письме, которое хранится в сейфе Барченко.

«Как поступить? — думала Женя. — Но можно ли считать мое видение действительным отображением того, что произошло ночью в гостинице «Англетер»? Ведь официальная версия гласит, что Есенин покончил с собой».

В какой раз она ругала себя за то, что написала эти письма, каждое из которых сообщало о гибели человека, и чувствовала себя соучастницей всего этого кошмара, потому что не могла его предотвратить. Если бы письма не были написаны, то можно было бы уговорить себя, что это лишь кошмарные сновидения, не имеющие права на жизнь.

— 36 —

Хроника Плачущей Луны 3 декабря 1926 года

Галя посмотрела на аккуратно разложенные папки с рукописями, письмами, записками — все, относящееся к жизни и деятельности Сергея Есенина, что у нее было. Все приведено в порядок. Некоторые записи ей не нравились, особенно та, где он сообщал, что как женщина она ему не нравится. Скрепя сердце, но оставила ей «жизнь» — надо быть принципиальной во всем, до последнего, какой старалась быть всегда. Сверху лежал ее личный дневник, вместилище ее чувств, мыслей, переживаний, в котором она была предельно откровенна с собой, единственным читателем. Теперь его коснутся чужие руки, прочтут чужие глаза. Вот только поймут ли ее?..

Открыла дневник, прочитала последнюю запись, датируемую 25 июля:

«Вот уже мне наплевать. И ничего не надо, даже писать хочется, но не очень. Мне кажется, месяца нет, даже недели, так и пройдет, пройдет даже жалость.

Уходи и ты. Довольно.

Ты терпел, несчастный друг.

От его тоски невольной,

От его невольных мук.

То, что было, миновалось.

Ваш удел на всех похож

Сердце и правда порывались,

Но его сломила ложь.

Лучше смерть, нежели горестная жизнь или постоянно продолжающаяся болезнь. Ясно? Понятно? «Очень даже просто!» Значит? Ау, Уа! Полгода во всех состояниях — думаете, и все тот же вывод? Ну так… гоп, как говорится, а санатория — «его ж ерунда». Ну отсрочила на месяц, на полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну, так вот, вот…

Сергей, я тебя не люблю, но жаль «То до поры, до времени…»

Подумала, потом аккуратным почерком в конце добавила: «писала пьяная».

Да, так было тогда, в тот далекий день, а сегодня она трезвая, смертельно трезвая! Закрыла дневник и положила сверху на письма.

«Но что-то не так. Не должно быть так… Напоследок хочется совсем другого, а не просто прочитать пьяные строки, свои сумрачные мысли», — решила она, протянула руку к стопке бумаг и наобум вынула письмо. Прочла первые попавшиеся строки:

«Так живу скучно, только работаю. Иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю, как будто тороплюсь, чтоб поспеть. Рад очень, что вам понравилось в селе. Ведь оно теперь не такое. Ужас как непохожее.

Целую вас и люблю. С. Есенин»

Галя зажмурилась, затем открыла глаза.

«Так лучше. Словно письмо мертвеца к другому мертвецу, пока еще живому, — подумала она. — Можно представить, что есть другой мир, немного похожий на наш, может, только более унылый, и Сережа, жалуясь на скуку, работает там, пишет стихи и… ждет меня. Ведь он меня любит — об этом говорят его слова в конце письма».