Сейд. Джихад крещеного убийцы - Аждар Улдуз Страница 62

Жирным, как поп приходской, кардинал иль святоша

иной – этот день отмечают шуты...

Странные стихи показались шевалье Де Бурдейлю страшными. Вообще всё вокруг казалось страшным. А ведь это еще не сам праздник, а только подготовка к нему. Трубадуры и шуты забрали в свое распоряжение весь двор небольшой римской траттории и готовились к завтрашнему празднику. Гасконец и крестоносец, он вовсе не был ханжой, но в родной Франции этот праздник был... попроще, что ли? Не было той злобы, которую он замечал во всем Риме, словно город жаждал праздника... и ненавидел его. Потому что город был – разный. Рим был болен! Город хворал шутами, читающими крамольные или сумасшедшие стихи, и смертельно болел святошами и шпионами, бравшими на заметку как сочинителей подобных виршей, так и их слушателей. Говорят, после прошлогоднего Марди-Гра было арестовано более тысячи человек, из которых почти треть осудили как еретиков.

Шевалье стоял во дворе, ему уже вывели коня, он лишь ждал свою спутницу. И вот она появилась. Рыжие, как огонь, волосы, были убраны под сетку, вуаль скрывала лицо и зелень глаз, роскошное же платье, купленное в лавке венецианского торговца и самолично подогнанное британкой под свои выдающиеся формы, казалось, не скрывало, но рассказывало языком узоров, кружев и даже вышивки, облегающей линии тела, о том, КАКАЯ женщина носит его! Один из арлекинов, вот уже почти час упражнявшийся на высоких ходулях, то ли от усталости, то ли от внезапного появления столь соблазнительной особы, рухнул вниз, и возникла мгновенная суматоха. Пользуясь ею, шевалье вывел свою спутницу за ворота, где у входа во двор траттории их ожидал специально нанятый паланкин с носильщиками. Конюший при траттории вывел коня шевалье вслед, и как только британка уселась в паланкин, вскочил в седло сам и кивком головы велел носильщикам следовать за ним.

Рука шевалье в латной рукавице покоилась на крестовине боевого меча, плащ же был расшит крестом, коий полагался лишь тем, кто проливал кровь на Святой Земле. Образ воина и крестоносца, столь нарочито подчеркиваемый, был необходим вовсе не тщеславия ради, но для безопасности. Ибо Рим нынче был вовсе небезопасен. В первую очередь – из-за шпионов, которые неустанно трудились во благо Церкви, коей полагалось указом Римского Императора изымать в свою пользу весь конфискат у еретиков, уничтожаемых безжалостно к вящей славе, et cetera... А еще Рим был опасен наводнившими город бандами разбойников – терять им было нечего, наказывать их было некому. Ибо в основе своей состояли эти банды из бывших крестоносцев, что в изобилии возвращались нынче из Святой Земли, будучи прогнаны оттуда войсками Саладина. Судить крестоносца в нынешние времена не рискнул бы никакой префект. На «своих» же бывшие крестоносцы нападать не торопились – памятны были еще времена, когда всем вместе пришлось идти через Синайские Пустыни, пробиваясь до христианских земель, когда из-за каждого холма могли вылететь отряды бедави, стремящиеся отомстить да и просто ограбить или взять в рабство христиан из каравана беженцев, которым Саладин дозволил покинуть Иерусалим. Настоящие крестоносцы, бывшие в том страшном походе, шевалье Де Бурдейля помнили, и многие из них почитали молодого и отважного рыцаря, которому были обязаны жизнью. Не одно нападение кочевников удалось отбить благодаря именно его храбрости и хладнокровию, ибо мало было в том караване рыцарей, еще меньше – военачальников, солдаты же простые без мудрости полководцев и командиров, опытных в боях против бедави, были воистину беззащитны.

Однако были и те, кто лишь выдавал себя за бывших крестоносцев. Впрочем, таких шевалье не очень опасался, поскольку те сами не рисковали связываться с закаленными в войнах рыцарями. А вот сицилианцы... эти пришли в Рим недавно, воспользовавшись тем, что прежних, коренных римских воров и бандитто уничтожили крестоносцы, пользующиеся своей безнаказанностью. Настоящие головорезы, эти южане были хитрыми, умными, но при этом по-настоящему бесстрашными. Пока что они орудовали лишь в пригородах, и в самом Риме особо зверствовать не смели, тем паче при свете дня. И всё же, шевалье был осторожен.

Война закалила не только его тело, но и разум. Медленным шагом идя в авангарде своей небольшой процессии, шевалье Де Бурдейль замечал всё – и мелькнувшую, чтобы пропасть в переулке, фигуру в драном плаще с капюшоном – мелкий воришка или наводчик бандитто покрупнее, и другую фигуру в плаще с капюшоном – плащ богатый, хоть и внешне простой, а владелец и вовсе не таится, но с видом уверенным стоит на углу улочки, выходящей на проспетто. Шпион церковников! За почти что месяц пребывания в Риме французский шевалье научился хорошо отличать их от монахов, просто церковников или же просто шпионов. Он отличал их по наглости.

Он отличал ругань крикливых римлянок, доносившуюся с патио вокруг, различал бормотание нищего, сличал запахи стряпни, невольно, по солдатской привычке оценивать пищу по запаху полевой кухни, отмечая, в каком доме готовят богатый стол к завтрашнему празднику Марди-Гра, а в каком – постятся круглый год, хоть посту и полагается начинаться лишь после... Всё это рыцарь-крестоносец делал, даже не задумываясь, потому что думал он вовсе о другом.

Его миссия в Риме потерпела неудачу. Папа отказался принимать посланника матери наследника французского трона, дозволив лишь передать на словах предложение Изольды через своего секретаря, немного похожего на сарацина. Или испанца. Судя по выговору, всё же испанец. Святая Земля научила и выговоры распознавать четче, подумалось шевалье, и он грустно улыбнулся своим воспоминаниям, страшным, но незабываемым, о том времени. Однако сейчас думать следует о времени нынешнем, в котором есть задание Изольды. Пока что не выполненное. Папа даже не удосужился сообщить о своем отношении к этому предложению. Словно правительница Франции de factum даже не стоила его святейшего внимания! Британка считала, что подобное поведение уже указывает на ответ... ответ отрицательный. Однако шевалье должен был убедиться в том, что иной надежды нет.

Вчера, благодаря небольшой галантности Шалуньи Рыжей, отправившейся на исповедь не куда-нибудь, а прямо в Собор Святого Петра, и притащившей исповедника аж к ним в тратторию, ему удалось встретиться с одним из кардиналов, входящих в священную курию. У шевалье было золото – много золота, выданного ему Изольдой для расходов на эту миссию, и он почти всё, что было, предложил кардиналу за одну только встречу с Папой. Кардинал золото взять согласился, однако британка воспротивилась тому, чтобы отдать «Его Высокопреосвященству» всю сумму сразу, как тот требовал. Она даже отказала исповеднику-кардиналу в «невинном воистину услаждении плоти», пообещав «всё и сразу, золото и ласку»... но только после встречи с Папой! Помог и кувшин с вином – недорогое, купленное тут же в траттории и выданное Шалуньей Рыжей за «вино с солнечных виноградников нашей Шампани». Вино развязало язык «Его Высокопреосвященству». Правда, язык этот изрядно уже заплетался, когда кардинал, между очередной чашей и неудачной попыткой облобызать обнаженное плечо Шалуньи, рассказал о том, что Папа, в приступе недовольства своим секретарем-любимчиком, вызвал на него Кару Господню. «А знаете, ик... знаете, как наш Папа Кару вызывает? У него, ик... колечко на пальце... священное такое... дураки говорят – с мощами святыми, врезанными в камень на вершине кольца... а там, ик... иголочка такая... и камень – полый... я сам видел, как наш... всесвятейший... в камень тот мышьяк заправлял... А потом ласково так... ик!.. По-отечески ручку пожмет... и не больно вроде совсем... а Кара... вот она и случилась... и не проснется грешный наутро... Так вот дня уж как четыре тому назад... осерчал на секретаря... да и приласкал колечком...»