Сибирская жуть-2 - Александр Бушков Страница 64

«Не нужны нам богатства краденые, не нужны и деньги нечистые. Поезжай домой, Афонюшка!» — плакала, звала несчастная заблудившегося молодца.

Не послушал муж жены своей, на чужие деньги пьяненький.

Возвращалась Марфа грустная, лошадка верная везла к дому. Ухали в болотах филины, светила ей желтая луна. И не знала горемычная, что последний раз увиделась с муженьком своим.

Целый год гулял Афонюшка в шайке нехристей, разбойников. На пирушках лиходеевских слушал речь их непонятную, нерусскую. Ради золота терпел он тать, ради своего желания. Наконец решился бросить этот промысел. По тропке тайной уехал Афоня к дому своему желанному. Пировали басурманы у ночного костра, хвастались добычей богатой на языке чужом, трясли золотые кошельки и котомки дорожные, разбирали ценные поклажи купеческие, делились золотыми монетами с грозным атаманом Курбатом.

Тянула к земле сырой сумка с монетами золотыми, тяжелыми. Тревожно кричали ночные птицы.

Ехал по тайге всадник. Не узнать в нем Афоню в дорогом костюме краденом. На руке печатка — перстень, камнем сверкает редкостным. Торопит коня наездник, хлещет по крутым бокам витою плеточкой. Достает фляжку с чужим вином, прихлебывает по пути домой. Расступился лес у реченьки, небольшого ручья Афонина. Здесь стоит изба просторная, им самим она излажена.

«Эй»! — кричит удалый молодец. — Отворяй ворота, Марфушка!»

Тишина в усадьбе, ни петух не кричит, ни коровка не мычит. Пусто и холодно, никого нет живого, только мышки шуршат по углам нетопленным. Прошелся Афоня по своей усадьбе, всюду пусто, хоть шаром покати…

Разложил на столе золотые деньги награбленные. Призадумался, притих:

«Кто-то теперь их тратить станет, только не семья моя любезная! Не увидел я жены своей, Марфушки заботливой, и сынка, Афонюшки малого».

Размышлял разбойник, думу печальную думал.

Выпил из фляги вино заморское, стащил с плеч кафтан чужой и начал стылую избу топить.

Бобылем зажил Афоня. Коптит небо грустное.

Однажды поехал дрова заготовлять, далече ехать не пришлось, всюду тайга. Выхватил острый топор и давай деревья валить. Сучья обрубил, на поляночку сложил тогда и присел отдохнуть. Сморило его от работы, забрался Афоня на телегу, кожушком прикрылся и задремал. Журчит рядом ручей пречистый, птички поют, убаюкивает разбойника размеренный шепот текущей воды.

Снится разбойнику дивный сон золотой. Будто вышло из-за тучи солнышко жаркое, греет радостно. А к телеге подходит сыночек его, ненаглядный маленький Афонюшка… Светлые кудряшки до плечиков, ножонки в лапоточках маленьких по седому мху таежному медленно ступают. Узнает отец кафтанчик, шитый матерью, только теперь он разорвался местами, вместо цветного кушачка нищенской веревочкой опоясан. Бродяжья сума драная из холстины перекинута через плечико.

Обожгло совесть разбойника. Сердце замерло.

Говорит Афоня маленький, к батюшке своему обращается: «Здравствуй, любезный батюшка! Как живется тебе на белом свете без меня? А я за подаянием теперь хожу за Христа ради. Маманька от работы тяжелой померла, а меня и приютить некому, сиротою мыкаюсь по чужим дворам».

Исчезло видение. Вскочил отец-лиходей, протер глаза сонные, осмотрелся вокруг. Видит: сидит на бортике подводы зверек-соболек. Смотрит на него веселыми глазками блестящими, прямо в душу грешника заглядывает. Перекрестился со страху Афоня, словно гром небесный услыхал. Хотел погладить зверька, протянул руку, дотронулась его рука не до меха пушистого, а до плечика детского…

Соболек с подводы прыгнул, в чащу побежал. Смотрит ему вслед Афоня и видит: не соболь меж травы петляет, а родной мальчик его в сером кафтанчике с заплечною сумою бежит.

Закричал несчастный отец на весь лес, заплакал: «Приди, сынок, к бате своему! Возвратись, родненький!»

Но только эхом вернулся голос его из чащи лесной. Рассыпались звуки, затих Афоня. Из ручья воды напился и к дому направил телегу свою.

Но снова и снова приходил Афоня к ручью, надеясь увидеть сыночка своего милого. Манило таинственное видение…

Вскоре на ручье серебряном вновь чудо случилось. Встретил Афоня соболя глазастого, сидящего на бережку, у воды. Словно дожидался чудесный зверек измученного совестью отца. Подходит к нему охотник, а соболек не побежал, не спрятался. Протянул руку страдалец наш, погладить мех пушистый. Только рука Афони опять детского плеча коснулась, а не меха соболиного!

Закричал родитель от горя, заплакал горько. Вдруг видит Афоня: сынок его рядом стоит, тоже плачет. Услышал отец детские слова: «Разлучила нас, батюшка, жадность твоя. Не бывать мне взрослым парнем, не расти в любви родительской. За кровавые грехи отца стал я вечным пленником в глухой тайге». Затих голосок тоненький, взрослой мудростью наполненный. По ручью ушел сыночек его, мальчик-соболек.

Зарекся тогда Афоня на ручье соболей убивать. А вскоре открылся ему путь жизненный. К людям пришел разбойник прежний. Добрым крестьянам поведал боль свою, рассказал горе. Отвели они его к старцу мудрому, старцу из скита.

Совета просил страдалец с покаянием. А старик молился за него. Передал старик разбойнику волю Бога: «Злодейство добрым делом омыть, обустроить на золото украденное церковь святую в остроге для людей. От чистого сердца деньги отдать, не пожалеть. После добрых дел можно надеяться на просимое снисхождение».

Поверил обновленным сердцем Афоня старцу мудрому. Собрал золотые червонцы в суму дорожную и отвез в острог деревни Ольгино, где в железах сидел.

Возвели в деревне Ольгино храм высокий и красивый, церковь тюремную, деревянную… В куполах играло солнышко, раздавался звон серебряный колокольцев с резных башенок. На открытие церковное собралось народу множество. И поведал новый батюшка народу страдание родительское, страдание Афонино. Случилось чудо долгожданное.

Привели люди к церкви маленького нищего мальчика. Встретились отец и сын для вечной радости, закончилось безрадостное скитание сыночка Афонина. Воистину не забыл Господь раскаяния чистосердечного, искреннего. Прославил тогда Афоня Бога за все, зарекся изводить пушистых соболей, сам сторожил чащи заповедные.

На ручье своем, Афонинском, не позволял он, бывший разбойник, охотиться. Послушали сибирские охотники настрадавшегося человека, отступились от зверьков благородных. Вдоль ручья Афонина получилось место запретное, где соболей много водилось и обычных, и черных. Устраивали там в буреломных завалах черные соболя гнезда, выводили соболят. Любовались охотники красотой зверька благородного, меха блестящего, черного. Слава о редком соболе далеко улетела и достигла людей государственных.

Потому на гербе Сибири изображены два черных соболя среди снежных, белых просторов. Рядом с золотой короной царскою стоит черный соболь, гордость нации.

А заповедник народный и сейчас добрые люди берегут, заповедником Богунайским называют.