Сатанель. Источник зла - Хуан Марторель Страница 66

На мгновение закралась мысль, что нелогично идти на выставку в то время, как у нее столько работы, но она тут же рассердилась на себя за подобное рвение.

— Брось, Николь, — вслух воскликнула она. — Тебе просто необходимо хоть ненадолго забыть о Египте, письменах на керамических табличках и коллекции Гарнье. Смени это все на Возрождение и Испанию. И так ты покажешь шефу, что уважаешь его мнение.

Она вскочила со стула. Ей захотелось покинуть стены кабинета и как можно скорее оказаться в той части музея, где была размещена выставка; ее как будто кто-то толкал к двери. На мгновение девушке стало не по себе. Откуда такая непреодолимая тяга к испанскому Возрождению? Впрочем, она отмахнулась от этого вопроса, списав свое странное состояние на накопившуюся усталость. Она провела рукой по лбу, подумала о Жане и о том, что скоро его увидит, сделала глубокий вдох и пообещала себе, что на выходных не откроет ни одной книги, имеющей хотя бы косвенное отношение к египтологии.

Прежде чем выйти из кабинета, она взяла со стола буклет и сложила его вдвое, намереваясь забрать с собой. Вдруг она заметила предмет, изображенный на последней странице. Это была изысканная серебряная шкатулка, инкрустированная золотом и драгоценными камнями. На стенках шкатулки были выгравированы библейские сцены, а на изящно выгнутой крышке девушка узнала собор Севильи. Краткая аннотация под фотографией сообщала, что этот ларец работы ювелира Осуны испанский город Севилья передал в дар Филиппу II.

Восхищенная, она покачала головой и пообещала себе уделить этому экспонату особое внимание. Затем распахнула дверь и решительно зашагала по коридору.

— А знаешь, Жан, все эти разговоры о радуге почему-то напомнили мне о шкатулке, которую я видела сегодня в музее. Я была на выставке испанского Возрождения, — с улыбкой добавила она, устраиваясь в объятиях молодого человека. — Отец рассказывал мне, что в том месте, где радуга касается земли, можно найти ларец с сокровищами.

— А разве не горшок с монетами? Конечно же, об этом я узнал не от отца, — рассмеялся Жан. — Кажется, об этом говорилось в какой-то сказке.

— Честно говоря, я не знаю. Но ведь это почти одно и то же? А чтобы узнать наверняка, нам придется спросить об этом человека, который нашел либо то, либо другое.

— Мы можем и сами с этим разобраться. Кто знает… а вдруг нам повезет, — он поднял глаза к серому небу за огромным окном. — Хотя для этого придется дождаться более удобного случая. На сегодня мы можем забыть о солнце.

— Это был изумительный ларец. Серебряный, с чудесными гравировками и вставками из золота и драгоценных камней. — Николь погрузилась в воспоминания. — Это был подарок от Севильи королю Испании Филиппу Второму.

— Похоже, он произвел на тебя сильное впечатление.

— Что? — она обернулась к собеседнику. — А, ну да, если честно, то он меня потряс. Должна признаться, я даже пожалела, что эта шкатулка не моя. И дело не в ее красоте. — Она замолчала, подыскивая подходящие слова. — Когда я пришла на выставку, я о нем даже не думала, хотя незадолго до этого увидела фотографию в буклете. Но как только я вошла туда, я больше ничего не видела. Мне показалось, он меня ждет. Я сразу же увидела этот ларец, он стоял на низеньком столике возле стены недалеко от входа.

Николь опять замолчала, переживая минуты, проведенные у шкатулки Филиппа II.

— Жан, — она посмотрела ему в глаза, — со мной никогда такого не было. Ни с одним произведением искусства. Я так и замерла возле столика со шкатулкой. Я не знаю, сколько времени я там провела. Это звучит претенциозно, но мне казалось, что я с этой шкатулкой составляю единое целое. И снова почудилось, что мне не подвластны ни мои мысли, ни мои действия.

— Ну надо же, никогда бы не подумал ревновать к какому-то ларцу, — Жан скорчил обиженную гримасу. — Хотя, пожалуй, это намного лучше, чем ревновать к прекрасному блондину. Послушай, Николь, — поспешно добавил он, когда увидел, что его шутка вызвала лишь натянутую улыбку на губах подруги, — уверен, что ты зря так волнуешься. Просто этот ларец произвел на тебя сильное впечатление. Что такого странного в том, что ты восхищалась прекрасным произведением искусства? Это нормально.

— Думаю, ты прав, хотя… я даже не знаю… В этом ларце есть что-то такое, что меня привлекает и отталкивает одновременно. Мне кажется, в нем скрывается какая-то тайна… И эта тайна сильнее меня.

Севилья, 1559 год

Она чувствовала, что очень устала. С шести часов утра на ногах, а уже пробило три часа дня. К счастью, сегодня было не очень жарко, не то что пару дней назад. Она и представить не могла, как чувствовала бы себя под немилосердно палящим солнцем Севильи.

Если ей тяжело, как же чувствовали себя тысячи людей, которые теснились на деревянных помостах или толпились на площади, отчаянно вытягивая шеи, чтобы хоть что-то увидеть и услышать. Ей говорили, что люди толкутся на площади Сан-Фернандо со вчерашнего вечера, занимая места, откуда они смогут лицезреть аутодафе. Она содрогнулась при мысли о запахе пота и нечистот, который, вне всякого сомнения, источает эта масса народа. И тут же напомнила себе о том, что речь идет о простом народе, привычном к подобного рода испытаниям.

К счастью, у нее есть кресло со спинкой, подлокотниками и мягким сиденьем, а над трибуной натянут полог для защиты расположившихся здесь зрителей не столько от скрывшегося за тучами солнца, сколько от дождя. А кроме того, задняя часть трибуны выходила к зданию, в котором были и туалеты, и даже зал для отдыха.

— Сеньора герцогиня, желаете вина? Или, быть может, подслащенной воды?

Это произнес склонившийся над ней дворецкий. В руках он держал поднос с напитками. Гиомар Лопес де Мендоса и Арагон, герцогиня де Бехар взяла тонкий стакан с водой, не столько потому что хотела пить, а скорее для того, чтобы чем-то занять себя, и снова устремила взгляд на площадь. Из-под навеса ей был виден кусочек неба. На темно-сером фоне отчетливо виднелась часть Хиральды, а также стены собора. Немного ниже тянулись специально возведенные по этому поводу трибуны. Люди на них были тем значительнее, чем ближе были их места к центральному помосту, вблизи от которого находились готовящиеся предстать перед трибуналом преступники.

Церемония началась в восемь часов утра, хотя накануне герцогине пришлось принять участие в мессе и крестном ходе по улицам города. Выкроив три часа для сна, она заняла место на центральной трибуне между епископами Канар и Луго, прибывшими в Севилью для участия в ритуале аутодафе. Герцогиня допускала, что король также прибудет в город, приурочив визит в Севилью к возвращению из Нидерландов. Но он сослался на неотложные государственные дела и сразу вернулся ко двору. К тому же через пятнадцать дней ему предстоит принять участие в другом аутодафе, в Вальядолиде, запланированном на воскресенье, восьмое октября.

На трибуне, кроме герцогини и двух епископов, восседали выдающиеся представители севильской знати, члены королевского суда и церковного капитула. Самому великому инквизитору Фернандо де Вальдесу пришлось вмешаться, чтобы восстановить порядок, потому что вокруг распределения мест на трибуне между Церковью, высшим обществом и инквизицией развязалась настоящая война. Каждое сословие отстаивало собственную важность, претендуя на лучшие места. Даже расположение мест на трибуне породило ожесточенные споры вплоть до скрытых угроз.