От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн Страница 67

Некоторые трубочки вели прямо от пластиковых бутылочек к левой стороне шеи. Я судорожно попытался скосить глаза так, чтобы получше разглядеть их, но мне ничего не удалось. Чтобы обнаружить, куда они вели, я осторожно ощупал их кончиками пальцев.

Только на левой стороне шеи в один катетер втекали три трубочки, а катетер был введен в аорту. Пластиковая канюля с острой иглой была зафиксирована широким пластырем, и в ней было несколько входов, как у трубы, которая разветвляется в несколько сторон. Я решил не трогать этого катетера. Мне туманно припомнилось, что я слышал где-то что-то о трубочках, которые через крупный сосуд вводятся прямо к сердцу, чтобы инфузионный раствор прямо оттуда оптимальным образом разносился кровью по всему организму. Наверное, эта штука на шее и есть такой сердечный катетер. Черт его знает, что может случиться, если я его выдерну!

Две другие инфузионные иглы были закреплены на сгибе локтей правой и левой рук, а третья входила в тыльную сторону кисти левой руки.

Я внимательно осмотрел аппараты, которые располагались вокруг моей постели. На двух из них были насажены пластиковые шприцы, колбы которых были закреплены в таких держателях, которые позволяли медленно надавливать на них, чтобы постоянно какое-то маленькое количество лекарства вводилось в мои вены. Должно быть, это они и есть! Один из приборов должен был быть соединен с компьютером. Видимо, сигналы тревоги передавались на процессор, а он осуществлял повышение дозировки успокоительного средства. Я нашел слабое место этой дьявольской конструкции! Если мне удастся выдернуть кабель между компьютером и аппаратом со шприцом, тогда мне удастся предотвратить, чтобы меня лишили движения против моей собственной воли.

Я медленно и осторожно сел. И все-таки на короткий мигу меня закружилась голова, а кроме того, в плече я почувствовал тупую, пульсирующую боль. Это место, в которое попала пуля? Пуля, которую Карл выпустил в Юдифь? Я решил убить хозяина гостиницы, если Зэнгер до сих пор этого не сделал.

Я осторожно повернулся и спустил ноги с кровати с левой стороны, тихонько поставил их на пол. Сдвинуться дальше не удавалось. Провода и инфузионные трубочки на моей правой руке так сильно натянулись, что я не мог двинуться дальше ни на сантиметр, окончательно не вырвав иглы из моей руки, да и того малейшего напряжения, которое я произвел при моем передвижении, хватило для того, чтобы кривая на одном из мониторов стоящих на колесиках машин изменилась. Практически в то же самое мгновение у меня во рту появился тот же странный горький привкус.

В беспомощной ярости я сжал руки в кулаки. Я был пойман как насекомое в паутину. Стоило мне двинуться, как все нити начинали вибрировать и будили страшное чудовище, состоящее из этих жутких машин, которое было специально создано для моей охраны. Я был…

Я устало опустился на подушки. Должен быть какой-то выход. Моя голова как будто наполнялась жидкой кашей. Но, несмотря на это, я попытался сосредоточиться. Я мог, я должен был…

Все равно. Вдруг я почувствовал, как будто я погружаюсь в приятно теплую воду. Все стало медленнее, спокойнее: мое дыхание, мое сердцебиение, мои мысли. Расслабляющая темнота сомкнулась надо мной. Откуда-то издалека до меня донесся яростный писк какого-то прибора.

И хотя я совершенно уверен в том, что закрыл глаза, я увидел свет. Это сон? Или я снова умер, наконец, по-настоящему? Я медленно плыл навстречу свету. Я все еще слышал пронзительный звук тревоги, и мне показалось, что ко мне приблизились какие-то люди. Кто-то что-то кричал, но я не понимал что.

Тут вдруг из света выступила какая-то фигура. Это был мальчик в скаутской форме, который, поставив ноги на ширину плеч и уперев руки в бока, горделиво высился надо мной, как будто он не хотел меня пропустить, как будто он хотел преградить мне дорогу к свету, к свободе — к смерти?

Жгучая боль пронзила мне грудь и взорвалась у меня в сердце. Сильнейший удар приподнял мое тело, чтобы в следующее мгновение снова бросить его на подушки. Свет погас, как будто кто-то повернул выключатель. И тут шевельнулся зверь в моем мозгу, тот чужак со щупальцами, про которого говорил фон Тун. У меня было такое чувство, будто моя голова разлетелась на миллиарды крошечных частей.

Эта жгучая боль пронзила меня еще раз. И тут я погрузился в полный мрак.

Едкий запах паленых волос, повисший в воздухе, было первое, что я осознал еще прежде, чем открыл глаза. В детстве я как-то в канун Нового года прожег пару дырочек на дорогом ангорском пуловере, который я получил в подарок несколькими днями ранее на Рождество, за что моя мать здорово надрала мне задницу. После смерти моих родителей я все время старался думать о них хорошо; тем не менее, по правде, они были не такие уж идеальные, как я сам все время старался думать. Во всяком случае, я уже никогда не забуду, как пахнет горелая шерсть!

Я все еще чувствовал странную легкость, как будто я лежал на легком облачке. А потом этот запах… Должно быть, я еще сплю, решил я. В стерильной больничной палате, в которой я находился, не может пахнуть горелой шерстью, это только мне кажется, мои ощущения меня обманывают. Черт возьми, почему мне не может сниться что-нибудь более приятное, а не то, что вновь вызывает во мне чувство горящей от боли кожи на заднице и слез, льющихся по нежным, мальчишеским щекам? Неужто реальность была недостаточно ужасной, чтобы я заслужил, чтобы мне приснилась Перис Хилтон, лежащая под моим дрожащим от возбуждения телом, или еще лучше — сверху!

Я открыл глаза и обнаружил себя всего лишь в маленькой больничной палате. И все еще пахло моим паленым рождественским подарком. Сон был какого-то потрясающе упорного сорта, должно быть, потому, что это был не сон, а короткое, яркое воспоминание из детства во сне, которое вернуло меня к тому печальному новогоднему празднику.

— Проклятый сон! — тихо выругался я. Я медленно осмотрел сверху вниз свое тело. Моя левая рука лежала на моей груди и дрожала, как будто я теперь еще и страдал болезнью Паркинсона. Я хотел поднять ее и ощупать голову, лицо и шею, но она просто не слушалась. Скорее зачарованно, нежели испуганно я наблюдал за этим феноменом. Что это? Мышечный спазм? Нет. Я ничего не чувствовал…

— Конечно нет. Я просто все еще сплю, — пробормотал я вполголоса, но мои слова не только не прогнали беспокойство, которое пришло на смену растерянности, но даже не ослабили его. И было еще кое-что, что изменилось…

Тонкая ночная сорочка, в которую меня переодели после операции, к моему стыду, пропала, и я лежал абсолютно голый, если не считать чулок от тромбоза, которые доходили до бедер. Я думал, что я не могу выглядеть еще позорнее, чем в этой сорочке и чулках, которые и сам Мерлин Менсон не отважился бы надеть. Но оказалось, что может быть и хуже. Нужно было еще отнять у меня и рубашку.

Но еще ужаснее, чем стыд, было гнетущее подозрение, которое вдруг без всякого предупреждения и очень отчетливо появилось у меня в голове, что я, возможно, частично парализован. Если моя левая рука не подчиняется мне, то вполне возможно, что я потерял контроль и над остальным своим телом.