Кровавый гимн - Энн Райс Страница 67

– Что?! – изумилась Мона.

– О, знаешь, записи умерших звезд приносят большие деньги, – ответил Квинн, слегка пожав плечами. – Он опубликует материал о ее кончине и описание карьеры. Все в одной упаковке.

– Я знал, что ты сдержишь слово, – сказал я. – Я бы взял это на себя, если бы ты отказался… И если бы ты мне позволил. Итак, с этим покончено?

– У нее был чудесный голос, – сказал Квинн. – Если бы только можно было убить ее, а голос оставить.

– Квинн! – возмутилась Мона.

– Что ж, братишка, я думаю, именно это ты и сделал, – заметил я.

Квинн тихо рассмеялся.

– Полагаю, ты прав, возлюбленный босс. – Он искренне улыбнулся шокированной Моне: – Как-нибудь ночью я расскажу тебе о ней. Когда я был маленьким, то думал, что она сделана из пластмассы. Она все время кричала. Хватит о ней.

Мона покачала головой. Она слишком любила Квинна, чтобы давить на него. Кроме того, ей самой было о чем подумать.

– Но, Лестат, что ты там видел? – спросила она меня.

– Ты меня не слушаешь, – раздраженно буркнул я. – Я уже говорил тебе, надоедливая маленькая отступница, что не хочу переживать это заново. Для меня этот вопрос закрыт.

И потом, назови хоть одну причину, почему я вообще должен с тобой разговаривать. Почему мы с тобой в одной комнате?

– Лестат, – вмешался Квинн, – прошу, дай Моне еще один шанс.

Я разозлился. Не на Мону: я не собирался снова попадать в эту ловушку. Просто разозлился. Они были такими прелестными детьми… Эти двое. И…

– Хорошо, – размышляя на ходу, сказал я. – Я намерен установить для вас закон. Если я остаюсь с вами, то только как главный. И не собираюсь тратить время и силы на самоутверждение, не желаю проводить с вами отпущенные мне годы, если мой авторитет будет постоянно подвергаться сомнению!

– Понятно, – сказала Мона. – Я правда понимаю!

Какая неподдельная искренность!

– Вернемся к нашему делу, – сказал я. – Что бы там ни произошло, я принял решение забыть об этом. И вы тоже должны забыть.

– Да, возлюбленный босс, – с жаром закивала Мона.

Я не клюнул на эту уловку и промолчал.

Квинн не смотрел на Мону, он не сводил глаз с меня.

– Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, – сказал он.

– Я тоже тебя люблю, братишка, – заверил его я. – Мне жаль, что мои разногласия с Моной отдалили нас с тобой друг от друга.

Квинн повернулся к Моне:

– Скажи то, что должна сказать.

Мона опустила глаза, сложила руки на коленях и вдруг превратилась в хрупкое, исполненное нежности создание. Черное платье оттеняло чудесный цвет кожи, волосы вызывали восхищение.

(Эка невидаль! И что дальше?)

– Я осыпала тебя оскорблениями. – Голос ее звучал мягче и проникновеннее, чем минуту назад. – Я была неправа. – Мона подняла глаза и посмотрела на меня. Никогда прежде ее зеленые глаза не казались столь безмятежными. – Я не должна была говорить такое о других твоих созданиях, так грубо и намеренно жестоко говорить о твоих прошлых трагедиях. Ни с кем нельзя быть такой черствой, тем более с тобой. Так поступить может только бездушная, безнравственная тварь. Но я не такая. Поверь, я говорю правду. Я не такая. Виной всему ненависть.

Я небрежно пожал плечами, но на самом деле она произвела на меня впечатление. Отлично формулирует мысль.

– Так почему же ты так поступила? – с притворным безразличием спросил я.

Мона задумалась, а Квинн смотрел на нее с нескрываемым интересом.

– Ты влюбился в Роуан, – наконец сказала она. – Я заметила это. И испугалась, по-настоящему испугалась.

Я молчал.

Невыразимая боль. В моей душе нет Роуан. Только пустота и осознание того, что она далеко-далеко от меня. Может быть, так будет всегда. «Пока не лопнет серебряная струна и не разобьется золотая чаша».

– Испугалась? – спросил я. – Чего испугалась?

– Я хотела, чтобы ты любил меня, – сказала Мона. – Не могла допустить, чтобы тебя интересовал кто-то еще, кроме меня. Ты должен оставаться со мной. Я… Я не хотела, чтобы она увлекла тебя… – Мона запнулась. – Я ревновала. Я была как заключенная, которая провела в одиночке два года и которую вдруг выпустили на свободу и осыпали благодеяниями. Я боялась потерять все, что ты мне дал.

И снова она поразила меня, но я не подал виду.

– Ты ничего бы не потеряла, – сказал я. – Ровным счетом ничего.

– Но ты, конечно, понимаешь, – сказал Квинн, – что для Моны тяжело было держать под контролем свои чувства, после того как мы обрушили на нее все свои дары. Мы сидели в том самом саду за домом на Первой улице, в том самом месте, где были захоронены Талтосы.

– Да, – подтвердила Мона. – Мы говорили о вещах, которые терзали меня не один год, и я… Я…

– Мона, ты должна мне доверять, – сказал я. – Должна верить в мои принципы. Это наш парадокс. Мы не перестаем подчиняться естественным законам, после того как получаем Кровь. Мы принципиальные существа. Я ни на секунду не переставал тебя любить. Какие бы чувства я ни испытывал тогда по отношению к Роуан, это никак не влияло на мои чувства к тебе. Разве могло быть иначе? Я дважды просил тебя проявить терпение по отношению к родственникам, ибо знал, что это правильно. Ты сорвалась в третий раз. Хорошо, я зашел слишком далеко, когда начал тебя передразнивать. Но я пытался смягчить твою грубость, нивелировать оскорбления, с которыми ты набросилась на тех, кого любишь! Но ты не стала меня слушать.

– Теперь стану, клянусь. – И снова спокойный, уверенный голос, который мне не довелось слышать ни в этот вечер, ни в предыдущий. – Квинн несколько часов инструктировал меня, предупреждал, как надо вести себя с Роуан, с Майклом и с Долли-Джин. Он говорил мне, что я не должна называть их «человеческими существами». Это неприлично для вампиров.

– Он прав, – сухо заметил я.

(Ты, должно быть, шутишь.)

– Он объяснял мне, что мы должны проявлять терпение, когда общаемся со смертными. Теперь я это понимаю. Я понимаю, почему Роуан говорила именно так, как она говорила. Я не должна была вмешиваться и перебивать ее. Понимаю. Я больше никогда не буду встревать со своими глупыми ремарками. Я должна достичь… должна созреть для Крови. – Мона немного помолчала и продолжила: – Мне надо найти место, где встречаются сдержанность и учтивость. Да, именно так. А я пока далека от этого.

– Это точно, – согласился я.

Я изучал Мону, изучал картину, которую она мне нарисовала. Меня не очень убедил этот безупречно исполненный акт раскаяния. Как хороши были ее запястья в тугих черных манжетах и, конечно, туфли на смертельно опасных каблуках с лентами, которые, как змеи, обвивали ее икры. Но мне понравилась фраза: «Место, где встречаются сдержанность и учтивость». Очень понравилась. И я знал, что Мона сказала это от себя. Все, что она мне говорила, шло от нее – не важно, чему ее учил Квинн. Я понял это, глядя на то, как он реагировал на ее слова.