Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте Страница 69

Когда две девочки выросли, точно две лебёдушки с шеями, изогнутыми в виде половины сердца, им довелось встретиться: Орфея собиралась заполнить на рынке свою корзину куркумой и черникой, а Улисса искала сапожника, чтобы починить свои лучшие туфли.

Ты можешь вообразить себе эту сцену во всём великолепии, в декорациях и с либретто? Две дивы-сопрано в золотых париках. До чего блистательный эпизод! Мы исполняем «Двух герцогинь» раз в год, в их честь. Ты должна это увидеть!

Так всё случилось… Представь, как они выглядели: Улисса в чёрном корсете, отороченном горностаевым мехом, с вышитой на синем плисе маленькой короной, и босая Орфея в лохмотьях из шкур ласки, сквозь которые просвечивали её крепкие лодыжки. Вообрази себе, как обе выронили свою ношу от испуга и удивления, как прикасались к чужим необычным кудрям и восклицали от восторга.

– Надо же, моё отражение ожило и ходит по улицам! – воскликнула Улисса.

– Раз ты можешь позволить себе зеркала, выходит, я твоё отражение? А может, всё наоборот? Как ты смеешь ходить тут с наглостью шлюхи, надев моё лицо?

– Давай не будем враждовать! – сказала герцогская дочь. – Ведь дружить намного веселее.

Так и решили. Улисса отправилась в трущобы, чтобы пением зарабатывать себе на ужин, а Орфея надела горностаевые меха и зашнуровала корсет. Ни одна не была уверена, что новая жизнь окажется лучше старой, но трюк казался слишком привлекательным, чтобы не провернуть его хотя бы разок. Кроме того, Улисса видела множество опер, в которых такие вещи заканчивались достаточно хорошо. Раз в месяц девочки встречались и снова обменивались одеждой, чтобы перевести дух в объятиях круглолицей матери Орфеи и седоволосого отца Улиссы, а на следующий день всё продолжалось.

Соглашение долго устраивало обеих. Улисса быстро стала известной актрисой на берегах Варени, потому что у неё были золотые кудри и голубые глаза, а даже в этих краях всем известно – именно так должна выглядеть инженю [32]. Благодаря хорошим манерам и поставленному голосу она заслужила прозвище Герцогиня и тихонько посмеивалась над ним по ночам в убогой спальне, где покрывались пылью несколько флаконов драгоценных духов, которые изготовила Орфея, выпаривая из розовых и красных лепестков роз субстанцию с тонким ароматом. Улисса прикасалась к ним и улыбалась, думая о своей далёкой подруге.

Орфея, в свою очередь, училась замысловатым танцам и носила замысловатые наряды, и, хоть Герцог ей очень нравился, что-то было в его глазах странное и безумное. Она не смела задавать вопросы о златокудрой женщине, жившей здесь когда-то, но на её столике с кружевной скатертью стояли флаконы с маслами, пахнущими ладаном, розой и серой амброй. Она трогала их с восторгом, думая о своей далёкой подруге.

Каждый месяц девушки встречались во внутреннем дворе, подальше от всех, там, где росла хурма и повсюду была разбросана скорлупа кокосовых орехов. Орфея радостно принимала своё платье из шкур ласки и помогала Улиссе облачиться в любимый чёрный наряд и закрепить на таких знакомых кудрях блестящую сетку для волос. Но однажды, когда милая Орфея бежала со всех ног домой, одетая в шкуры, и думала о гусеничных пирогах и чае из косточек, что готовила её мать, в переулке поблизости раздался странный звук. Она замерла на месте, прислушиваясь, чего девушкам нельзя делать ни в коем случае.

Постукивание и шуршание, квохтанье и стон. Орфея, чьи кудри падали на плечи, поправила пояс из хвостов ласок и заглянула за угол… чтобы увидеть, как на мостовой копошится Василиск с окровавленной головой и злобным взглядом. Ахнув, она спряталась, ибо даже девочкам из бедных семей рассказывают сказки, и наша Орфея знала, что взгляд Василиска обращает плоть в камень. Но увы! Безрассудная Орфея: ей захотелось рассмотреть его получше, чтобы было о чём рассказать матери и подруге, которая была осведомлена о всех чудесах герцогской резиденции и не интересовалась бесконечными восторгами по поводу того, как хороши её собственные туфли по сравнению с обувью нищенки.

Он оказался меньше, чем ей представлялось, – размером с дикую кошку или большую свинью. Четырёхлапый змей в петушином оперении, чёрном, красном и тускло-золотом. Его морда сужалась в чешуйчатый, шелушащийся зелёно-коричневый клюв. На голове была железная митра – девушка заметила, что она впивалась в кожу. Потёки крови высохли вдоль лент. Существо ползло к крутому повороту, издавая стоны: его челюсть выглядела сломанной и покрытой струпьями. Лапы были из красного песчаника, пористого и щербатого, того самого камня, которым в Аджанабе мостили улицы и переулки, строили колокольни. Они царапали мостовую, иногда высекая искры.

Широко известно, что девушки с золотыми кудрями и голубыми глазами подвержены роковой наивности. Поэтому в Аджанабе, где преобладают тёмные цвета и медные оттенки, так много умных и проницательных девочек. Но, повинуясь состраданию, как песне, которую слышат лишь такие, как она, Орфея вскрикнула и рванулась к бедному зверю – вообрази себе высокую жалостливую арию! – обняла его, ослабила ленту, на которой держалась митра, и принялась растирать изувеченную челюсть.

Существо в ужасе уставилось на неё, вложив в свой взгляд всю мощь, какая оставалась в его распоряжении. Но Орфея жила, такая же тёплая и милая.

– Отчего ты не превращаешься в камень? Я приказываю тебе немедля превратиться! – прорычал Василиск. Точнее, проскрежетал и просвистел, будто и его голос был из красного песчаника.

Морщины прорезали красивый лоб Орфеи:

– Я, право, не знаю… Но ведь для тебя лучше, что я не превращаюсь? Я могу промыть раны и исцелить тебя. Сшивать плоть так же просто, как органди.

Василиск обнюхал её от шеи до пят и, коснувшись каймы платья, отпрянул.

– Кем надо быть, чтобы завернуться в шкуру ласки? Нет сомнений, мода тут ни при чём.

Девушка понимала почти всё, что он говорил, потому что многие её друзья и дядюшки в бараках частенько напивались до состояния, когда их голоса звучали невнятно, как у изуродованного Василиска.

– Меня не назовёшь модницей, – сказала Орфея, пожав плечами.

– Ласки испокон веков были врагами василисков. Это грубое платье защищает тебя от меня.

– Тогда, слава платью, я смогу тобой заняться. Но что случилось, бедный зверь?

Василиск освободился из объятий Орфеи, легонько её укусил – чтобы узнать, какая она на вкус, – и покорно вздохнул. Обвернув хвост вокруг тела? словно кот, он начал свой рассказ, еле ворочая каменным языком.

Язык василиска – вещь драгоценная, ибо под его кожей, что тоньше страницы манускрипта, прячется мышца из огня. Он нужен нам для охоты, чтобы поедать вкусных куриц и морских птиц, а также милых маленьких зябликов. Может показаться, есть куриц – это коварство, однако мы едим то, что хотим. И если хотим твоего мясца, горе тебе! В краю, где солнце светит ярче меча, по которому трижды ударили кузнечным молотом, а земля сухая, словно пересохшая глотка, даже малыши знают, что василиск родился, когда курица с тёплыми золотыми перьями увидела кладку змеиных яиц, чью мать сожрала свирепая, тупая, омерзительная Ласка. В курином сердце проснулось сострадание: она села на яйца и согревала их, пока скорлупа не треснула.