Книги крови. I–III - Клайв Баркер Страница 7

Убийство было отвратительным, тщательным и совершенно сбивало с толку.

Никаких следов изнасилования или пыток. С женщиной расправились быстро и эффективно, как будто она была куском мяса. А мясник все еще гулял на свободе.

Отцы города в мудрости своей решили предотвратить любую утечку об этой информации в газеты. Говорили, что человека, который нашел тело, держали под охраной где-то в Нью-Джерси, подальше от внимания любопытных журналистов. Но маскировка провалилась. Один жадный коп слил подробности репортеру из «Таймс». Теперь весь Нью-Йорк знал ужасную историю об этой бойне. Она стала темой для обсуждения в любом баре или кафе; и, разумеется, в метро.

Лоретта Дайер была первой. Но не последней.

Позже при сходных обстоятельствах нашли еще трупы, хотя в этот раз убийце явно помешали. Не все тела обрили, яремные вены не перерезали. Но было еще одно, более значимое отличие: на жертв наткнулся не турист, а журналист из «Нью-Йорк Таймс».

Кауфман читал статью на первой полосе газеты. Любопытство не снедало его, а вот сосед по стойке явно питал к истории самый жгучий интерес. Кауфман же чувствовал лишь слабое отвращение, из-за которого оттолкнул в сторону тарелку с пережаренной яичницей. Убийства в очередной раз доказывали, что город находился в упадке. И Кауфман не получал удовольствия, глядя на болезнь своей мечты.

Но он был человеком, а потому полностью игнорировать кровавые детали, описанные в газете, не мог. Статья была написана без излишних прикрас, но из-за ясности стиля тема, казалось, ужасала еще сильнее. Кауфман тоже задумался о человеке, стоявшем за этими жестокостями. Там орудовал один психопат или несколько, вдохновленных первым убийством? Возможно, ужас только начинался. Возможно, жертв будет больше, пока, наконец, убийца то ли от возбуждения, то ли от усталости, перестанет осторожничать, и его поймают. До тех пор город, обожаемый город Кауфмана, так и будет жить в состоянии, напоминающем нечто среднее между истерией и экстазом.

Тут бородатый мужчина сбоку опрокинул чашку Кауфмана и воскликнул:

– Вот же дерьмо!

Кауфман отсел в сторону, чтобы струя кофе, сбегающая со стойки, не попала на него.

– Вот же дерьмо! – повторил бородатый.

– Ничего страшного, – ответил Кауфман.

Он посмотрел на мужчину с еле заметным высокомерием. Эта неуклюжая скотина пыталась вытереть кофе салфеткой, но та быстро превратилась в кашу.

Кауфман неожиданно подумал о том, мог ли этот олух со щеками в красных прожилках и нечесаной бородой совершить убийство. Существовал ли какой-то признак на этом одутловатом лице, в форме голове или в прищуре маленьких глазок, который бы выдавал его подлинную натуру?

Мужчина заговорил:

– Еще-то не хотите?

Кауфман покачал головой.

– Кофе. Обычный. Без молока, – крикнул олух девушке за прилавком. Она чистила решетку гриля от застывшего жира, но подняла взгляд на клиента:

– Что?

– Кофе. Ты че, глухая?

Потом мужик осклабился и посмотрел на Кауфмана:

– Глухая.

Леон заметил, что на нижней челюсти грубияна не хватает трех зубов.

Тот же продолжил:

– Плохо все это выглядит, да?

Что он имел в виду? Кофе? Отсутствие зубов?

– Вот так трех людей замочили. Вскрыли.

Кауфман кивнул.

Бородатый все не унимался:

– Заставляет задуматься, да?

– Разумеется.

– В смысле, это же все прикрытие, разве не так? Они прекрасно знают, кто это сделал.

Какой глупый разговор, подумал Кауфман. Снял очки, убрал их в карман: красное лицо собеседника тут же расплылось перед глазами. Хоть какая-то радость.

– Суки, – продолжил тот. – Ебаные суки, все они. Готов что угодно поставить, это все прикрытие.

– Чего?

– У них есть доказательства: а они нам, бляди, ничего не говорят. Там, в метро, что-то есть, и это не человек.

Кауфман понял. Этот увалень решил изложить ему очередную теорию заговора. А он уже так часто их слышал. В Нью-Йорке они были панацеей от всех бед.

– Понимаешь, они там клонируют всякое, и проект вышел из-под контроля. Да насколько мы знаем, они там, блядь, монстров могут разводить. Там, внизу, что-то есть, но нам ничего об этом не расскажут. Прикрытие, как я и говорю. Что угодно ставлю.

Уверенность этого мужика привлекала Кауфмана. В метро монстры устроили охоту на людей. Шесть голов: десяток глаз. Почему нет?

Он знал, почему нет. Так город получал прощение: его возлюбленная слезала с крючка. И в глубине души Кауфман верил, что монстры в тоннелях имеют вполне человеческую природу.

Бородатый бросил деньги на прилавок и встал, его толстая задница соскользнула с покрытого пятнами пластикового стула.

– Это коп ебаный, – напоследок заявил он. – Ушлепки хотели сделать героя, а получили монстра. Готов что угодно поставить, – он гротескно ухмыльнулся и, неуклюже переваливаясь, вышел из кафе.

Кауфман медленно выдохнул через нос, чувствуя, как отступает напряжение в теле.

Он ненавидел такого рода стычки; в них он всегда чувствовал себя косноязычным и беспомощным. А если подумать, то людей подобного рода просто ненавидел: категоричное быдло, которое Нью-Йорк взращивал в огромных количествах.

Было почти шесть, когда Махогани проснулся. Ближе к сумеркам утренний дождь превратился в легкую морось. Воздух был настолько чистым, насколько это вообще возможно на Манхэттене. Махогани потянулся на кровати, отбросил прочь грязное одеяло и встал, пришла пора работать.

В ванной дождь барабанил по коробке кондиционера, наполняя квартиру ритмичным постукиванием. Махогани включил телевизор, чтобы заглушить этот шум, но что там показывают, его совершенно не интересовало.

Он подошел к окну. Улица внизу, на расстоянии шести этажей, была забита людьми и машинами.

После тяжелого рабочего дня Нью-Йорк ехал домой: играть, заниматься любовью. Поток людей изливался из офисов, струйками разбегаясь по автомобилям. Кто-то шел, раздраженный, после того, как весь день потел в плохо проветриваемом кабинете; кто-то, кроткий, как овца, брел домой по улицам, и его подталкивала вперед непрерывная река тел. А другие прямо сейчас набивались в вагоны метро, не видя граффити на каждой стене, не слыша бормотания собственных голосов и холодного грома тоннелей.

Махогани нравилось так думать. Он, в конце концов, не принадлежал к этому стаду. Мог стоять у окна, смотреть на тысячи голов под собой и знать, что он сам – избранный.

Конечно, дедлайны были и у него, как и у людей с улицы. Но его работа ничем не напоминала их бессмысленный труд; скорее она походила на священный долг.